Философский камень для блаженного (для людей пожилого возраста) - [22]

Он уже не понимал, что там внутри болит у него.

Сердце озябло и мгла упала вниз.

ВЕЛИКИЙ СИНКЛИТ. АКТ ПЕРВЫЙ. Материя и Дух.

В сумашедшем доме очередное заседание Великого Синклита. Бывшая красная комната забита обитателями его. Свет не включали. Посередине стол. На полу вокруг него начертаны концентрические круги, все плотнее сбивающиеся к периферии. От этого находящиеся в центре казались значительными и большими, а отдаленные - все меньше и меньше. На столе массивная зажженная свеча. Вокруг члены суда. Они же подсудимые. Их четверо. Философ, который выглядел Профессором, не представляя при этом никакую из наук, напротив его - Убийца, он же Разбойник, Вор, а между ними - по представителю из духовной и материальной сфер. Никто из них не имел фиксированного образа, одевая словно блуждающие маски ипостасей своих сфер в зависимости от оттенков вопроса.

Ведение заседания было поручено Философу.

Иногда в разных местах возникал Идиот со своими замечаниями, его безуспешно выгоняли, и, учитывая, что кроме издевательств, за ним ничего не водилось, терпели, как назойливую муху.

Тени от судей закрывали публику и отовсюду во мраке жаркими угольками светились жадные глаза.

Ждали Президента. Но он задерживался. У него был трудный день и он ушел на прогулку. Решили начинать без него.

- Дамы и Господа, - обратился к присутствующим Председатель - не соблаговолите ли ответить согласием освободить умы Ваши от призрачных забот суетного дня и открыть очередное заседание Великого Синклита.

Присутствие затихло, осмысливая задачу, затем осторожно ответило "Будет так". Лица судей опустились, приняв это.

- Не будет ли возражений с чьей-либо стороны, если вести протоколы заседания я попрошу единственного потустороннего для нас человека, из присутствующих здесь, - Дворника. И возвести его в ранг Словописца.

Я поднялся и подошел к столу. Философ осветил меня свечой. Свет прожег меня наскозь и я почувствовал себя в эпицентре напряженных глаз.

Возражений не поступило. Только Идиот требовал, чтобы назначили его, как это было прежде, но ему резонно возразили тем, что уже весь мир свихнулся от чтения его писательской галиматьи и посему пришел к убеждению о полной бессмысленности происходящего. Тогда он потребовал мой паспорт.

Кто-то из окружения дал мне бумагу, перо с чернилами и я сел на пол, невдалеке от стола, готовый к выполнению своего поручения. А Идиот уселся рядом. "Паспорта у меня нет" шепотом сообщил я ему. - "Я знаю, - также шепотом ответил он, просто я дурак." "Это увлечение?" "Нет, направление. Умные тянутся к дуракам, а я - к умным."

- Посвятим заседание совершеннейшей задаче познания Смысла всех явлений и выявления вины каждого из нас в его искажении.

Зал заволновался, шум сопровождался восклицаниями, а Идиот зашелся в хохоте:

- Искажения не имеют вины, являясь явлением Смысла!

Поднялся невыразимый гвалт.

Смысл мне напомнил о Блаженном.

Прошло немало времени, как он ушел в неизвестность. Уже наступила зима. Я по заданию начальства приступил к выполнению его задач на новом для меня объекте. Дурдом живет своей загадочной жизнью, пациенты, санитары, врачи и даже обслуживающий персонал погружены в общие свои проблемы, выявляющие привод самодвижения в поиске места успокоения кровоточащих ран умов и сердец.

Я верил, что только сюда рано или поздно закатится Блаженный. В мире нет ему места. Поэтому и носил постоянно с собой потемневший философский камень. Сегодня он вел себя беспокойно и беспорядочно вспыхивал в кармане слабым изумрудным угольком.

Философ жестом унял словопрения.

- Представителем обвинения сегодня выступит Поэт.

Из мрака вышла нескладная долговязая фигура. Рубище, длинные, неряшливые волосы и узкая, редкая бородка. Рука тряслась, глаз подмигивал.

- Прошу Вас, изложите свое дело, - предложил Философ и осторожно посмотрел на вериги, свисавшие с худой шеи.

- Господа Великий Синклит! - начал Поэт. - Все меняется, все движется. Неизменен абсурд. Крайняя необходимость принудила меня обратиться к вам. Помощи ждать неоткуда. Если и вы мне откажите в ней, даже ад не растопит лед. Освободите от моего наваждения!

Мальчиком я услышал странную историю, которой и не придал особенного значения. Меня волновали краски музыки и музыка тишины. Я писал сонеты, вирши, стансы, непостижимый мир грез кружил голову сладким дурманом. Я отдавался музам поэтической гармонии.

Но постепенно в облаке озарений стали проявляться позабытые образы той драмы. Ненавязчивые, как некий подтекст обусловленности искусства, они как бы будили мое пренебрежение к ним и этим сковывали мое воображение. Они приближались, кружились, издевались, никогда не переходя границы осязания. Они стали ненавязчивым навязчивым проклятьем. Я хватал их руками, впивался умом, бился в истерике! Но попытки разгадать их незатейливый смысл были безуспешны. Он был мне недоступен. Ходил и спрашивал у незнакомых, стыдясь своих, обращался к врачам, к блестящим умам. Но бесполезно. Все впустую. Бесился, искал зашиты у бога в церквях. Увы! Наконец, я оказался здесь, рядом с вами, и чувствую - Провиденье мне дало шанс. Вы - моя последняя надежда.