Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна - [30]
В китайском письменном языке отсутствуют средства обозначения единственного и множественного числа, а также действительного и страдательного залога; по этой и прочим причинам выраженные на письме мысли могут восприниматься неоднозначно, если автор текста проявляет небрежность или намеренно запутывает читателя. Диалектики как раз указывали на такие коварные ловушки. Они к тому же занялись решением проблемы общих понятий, обсудили природу таких качеств, как «предметность» и «белизна», а также поразмыслили о приобретении знания через органы чувств. Понятно, что все ими проделанное представляет большую важность и весьма занимательную. Тем не менее нам сложно судить по имеющимся у нас в распоряжении сведениям о том, что они говорили и писали. Из всех их трактатов на данную тему до нас дошла всего лишь часть одного их труда; остальные числятся утраченными или сохранились всего лишь в виде выдержек, приводимых их критиками. Причину этого можно увидеть в том, что кое-кто из китайцев в определенные периоды истории активно занимался совершенствованием приемов логики и диалектики, однако китайцев в целом такие изыски философии интересовали относительно мало.
Притом что поздние монеты подвергали диалектиков критике, они, как и Мо-цзы, проявляли большой интерес к искусству ведения спора. Они, как кажется, проявляли к этому искусству и большое почтение как к средству достижения истины и написали так: «В диалектике прав тот, кто одерживает верх в споре». И еще: «В диалектике… одерживает верх тот, кто прав». С таким посылом можно согласиться (кто-то надеется на то, что с ним должны согласиться), но китайцы в целом отличаются большим неверием в слова, чтобы полагать, будто он на самом деле верен. В этой связи один из авторов даосского трактата «Чжуан-цзы» утверждает, что диалектики «могли опровергнуть человеческие аргументы, но не могли переделать человеческий разум». Один эссеист времен династии Хань сказал: «Они обращали подавляющее внимание на терминологию, но пренебрегли чувствами людей». Считающийся наиболее критически настроенным из всех конфуцианцев философ по имени Сюнь-цзы заявил по поводу высказываний одного из диалектиков, что «ослепленный словами, он не ведал действительности». Такой приговор звучит очень по-китайски.
С учетом той важности, которая придается диалектике в западной философии, европейцу сложно себе представить, насколько низко ее ценили некоторые китайцы. Один писатель на заре христианской эры заметил, что диалектическое теоретизирование ничего не вносит в практику государственного управления и на самом деле представляется некой формой бесполезного краснобайства. Как бы то ни было, он сказал, что в качестве способа развлечения золотой молодежи упражнения в выяснении сути слов и в анализе принципов диалектика может принести совершенно определенную пользу. Она, по крайней мере, не наносит им вреда.
На заре своего существования школа моистов процветала и явно составляла главную конкуренцию конфуцианству. В период череды восстаний против деспотии династии Цинь в 209 году до н. э. конфуцианцы и монеты в равной степени моментально прониклись категориями мятежа, как только его поднял народ. Мы находим упоминания о монетах как многочисленной группе сподвижников уже в I столетии до н. э. Вскоре после этого они исчезают из вида, и интерес к наследию Мо-цзы внешне фактически исчезает до тех пор, пока не возрождается вновь в относительно недавние времена.
Совсем не трудно объяснить тот факт, что догмы Мо-цзы казались китайскому народу весьма конъюнктурно привлекательными. Его авторитарная система «отождествления с сюзереном» и догматический тон его утверждений противоречили рациональности, всегда считавшейся главным достоинством философа в Китае. Мо-цзы сказал: «Моего учения достаточно для любого предназначения. Отрицание моего учения и предпочтение его какому-то иному догмату означает отказ от урожая и собирание отдельных зерен. Попытка опровергнуть мои слова своими собственными суждениями – суть метание куриных яиц об скалу. Разобьешь все яйца до одного, но скала останется непоколебимой, так как она неприступна».
Осуждение мудрецом Мо-цзы всех радостей жизни, и даже всех эмоций, вступает в противоречие с разумными китайскими воззрениями на жизнь, служащими сохранению равновесия всех вещей и восприятию радостей жизни в разумных пределах в качестве блага, а не зла. Таким образом, в главном трактате даосов под названием «Чжуан-цзы» о предписаниях Мо-цзы сказано так: «Его догмат грешит чрезмерной ограниченностью. Из-за него у человека возникает ощущение своей ничтожности… Он противоречит человеческому естеству; народ не станет его терпеть».
И все-таки заслуги Мо-цзы перед своим народом трудно переоценить. Даже Мэн-цзы, яростно критиковавший его философские воззрения, признает альтруизм этого мудреца. Мо-цзы точно так же, как Конфуция, тревожили страдания народа, вызванные нищетой, отсутствием порядка в государстве и войной. Но в отличие от Конфуция Мо-цзы не заглядывал дальше непосредственной цели устранения условий народных бед. Конфуций предложил программу, способную, по его мнению, обеспечить людям достижение благоденствия. Мо-цзы выступал сторонником программы, составленной ради устранения конкретных пороков, и ради их устранения он готов был пожертвовать всем, чем угодно, даже человеческим счастьем. Дело даже не в том, что он хотел лишить людей счастья, просто ему не дано было заглянуть дальше некоего условия, при котором появлялась бы возможность для устранения существующего зла. Он представлял себе мир, пребывающий в покое, в котором огромное и организованное население обеспечено достойной одеждой и пропитанием. Таким Мо-цзы видел идеальное положение вещей в человеческом обществе.
