Философия оптимизма - [8]

И все же познание ищет достоверности сенсуальных впечатлений и без этого не может гарантировать достоверность своих выводов. И здесь перед человеческой мыслью вырастает тень более общего и грозного Ignorabimus, чем та, которая угрожала ей в речи Дюбуа-Раймона.

Но и эта тень — лишь призрак. В истории философии, науки и техники содержатся решающие аргументы в пользу достоверности объективного бытия. Именно в истории, в выводах, к которым приводит картина генезиса и преобразования представлений о мире и методах изменения мира.

Агностицизм, отнесенный к бытию внешнего мира, связан с представлением о познании как о ряде самопроизвольно возникающих образов и констатаций. Сознание здесь играет пассивную роль. Именно поэтому оно не может проникнуть за непроницаемую оболочку ощущений и не может ничего сказать о том, существует ли что-либо за этой оболочкой. Но на самом деле все происходит иначе. Сознание обладает активной функцией, оно приходит на основе впечатлений к выводам, которые не заключались в этих впечатлениях. Далее сознание объективируется, человек воздействует на природу и проверяет свои выводы, лишенные непосредственных эмпирических корней. Он это делает в эксперименте или в промышленности. Совпадение наблюдаемых явлений с вытекающими из теории расчетами придает этим явлениям достоверный характер. Человек сам включается в причинную цепь и не может сомневаться в подчинении явлений неким причинам. Он раскрывает эти причины: ведь наблюдаемый результат был предопределеЬ реализованной в эксперименте или в промышленности компоновкой материальных процессов.

Этот гносеологический эффект науки более отчетливо демонстрируется при несовпадении экспериментальных результатов с теми, которые вытекали из теории, т. е. в случае парадоксальных результатов, столь характерных для генезиса и развития неклассической науки. Такая ситуация разбивает и гносеологический эмпиризм (вместе с вытекающим из него сенсуальным агностицизмом), и гносеологию априоризма. Парадоксальный результат отнюдь не придуман нами. Он нарушает то, что придумано. Но и не навязан нам эмпирически, потому что генезис и развитие неклассической теории состоит в конструировании новых представлений, обладающих «внутренним совершенством» и логической стройностью, связью с очень широким кругом наблюдений, с ratio мира в целом, и вместе с тем обладающих «внешним оправданием», позволяющим однозначно вывести наблюдаемые парадоксальные разультаты, теряющие при этом свою парадоксальность.

Ни эмпиризм, ни априоризм не могут избежать гносеологического пессимизма, гносеологического тупика. Доказательство реальности, того, к чему приходит наука, состоит в однозначной связи наблюдаемых явлений с ratio мира. Такая связь не может быть результатом обмана чувств и не может быть субъективной конструкцией самого разума.

Поэтому неклассическая наука с ее парадоксальными экспериментальными результатами, быстро, на глазах поколения, обретающими «внутреннее совершенство» в новой теории, делает то же, что и классическая наука, но делает это так стремительно, что ее результатом становится не только убеждение в достоверности бытия, но и оптимистическое ощущение непрерывного «покидания гавани». Такой психологический тонус характерен для резких и решительных поворотов науки, когда наука действительно покидает гавань. Для неклассической науки подобные повороты — содержание ее будней, ее постоянного и непрерывного развития, все время меняющего фундаментальные принципы или подготавливающего их изменение.

Оптимизм, бытие, движение

Итак, парадоксальные результаты науки — против гносеологического пессимизма, против непознаваемой субстанции, непознаваемого бытия. Такая гносеологическая функция неклассического эксперимента реализуется «бегством от чуда», объяснением парадокса, включением его в единую картину мира, в ratio Вселенной. Познание мира — это познание вселенского ratio. Но не абстрактного ratio, каким является, например, чисто геометрическая схема мировых линий, а конкретного ratio, где индивидуальные элементы сохраняют индивидуальность и, таким образом, демонстрируют свою несводимость к геометрической схеме, свое физическое бытие. Поэтому гносеологический оптимизм преемственно связан с эволюцией рационализма, с его последовательным охватом гетерогенного, противоречивого, развивающегося бытия, с его сенсуальным аккомпанементом — «внешним оправданием» рационалистических схем[3].

Основа гносеологического оптимизма — реальное, объективное ratio мира. Гносеологический оптимизм в основном и состоит в констатации такого ratio. Оптимистическая оценка познания — это прежде всего констатация реальности, физической реальности его объекта и, следовательно, его результатов. «Все действительное оптимистично». В этой фразе оптимистичность характеризует не оценку, а ее объект, и это не стилистическая погрешность, а расширение понятия оптимизма, перенос этого термина на объективную ситуацию, которая гарантирует или по крайней мере с определенной вероятностью обещает реализацию оптимистического прогноза.

«Все действительное оптимистично» — не фраза «под Гегеля», такое утверждение на самом деле близко к своему прообразу. В самом деле, «все действительное разумно» включает в определение реальности некоторую постигаемую разумом структуру, некоторое ratio, видит в каждом элементе реальности нечто связывающее его с упорядоченным целым. У нашего современника формула Гегеля ассоциируется с самыми рациональными (и даже рационалистическими, но с солидным сенсуальным, эмпирическим и даже экспериментальным сопровождением) картинами. Наш современник, пожалуй, вспомнит квантовомеханическое представление о частице, в которой сосредоточено поле, о частице, которая участвует во взаимодействии других частиц, может быть даже — в универсальном взаимодействии всех элементов Вселенной. Бытие частицы, как только что было сказано, включает ее связь с упорядоченным целым. Именно с упорядоченным, обладающим объективным ratio, не с хаосом, а с космосом. Взаимодействие всех элементов космоса включает