Философия одиночества - [5]

8. Тому, кто открыл в себе внутреннее одиночество или вот-вот его откроет, может понадобиться серьёзная духовная помощь. Мудрый человек, знающий, какова доля новоиспеченного отшельника, может точным и вовремя сказанным словом избавить того от долгих и мучительных размышлений. Разве размышления нужны тому, кто открыл, что значит быть человеком и что одиночество – не духовная роскошь, а тяжкая и смиряющая ноша, обязанность быть духовно зрелым?

9. У одинокой жизни есть свой словесный обиход и свои условности, но и они скудны. Какой смысл утешать человека, пробудившегося к одиночеству? Зачем учить его умным рассуждениям, которые только оскверняют его пустоту? Самооправдание не должно становиться ещё одной утехой. Пусть одиночка сам встретит свою пустоту; пусть привыкнет к тому, в чём его радость и судьба. Как часто мы стремимся любой ценой увести его подальше от того, что нам кажется краем пропасти. Впрочем, он действительно стоит на краю пропасти. Только он призван безопасно перешагнуть через неё, ибо, в конце концов, пропасть – это всего лишь он сам. Винить его в этом нельзя, потому что его одинокое и пустое сердце вмещает одиночество ещё более непостижимое. На самом деле человеческое одиночество – это одиночество Бога. Вот почему человеку так важно найти его и научиться жить в нём. В одиночестве он открывает, что един с Богом, что Бог так же одинок, как и он, что Бог хочет быть один в нём.

Когда человек поймёт это, он увидит, что его долг быть верным одиночеству, а тем самым – и Богу. Верность решает всё. Придёт время, и она воздаст человеку истиной, силой, светом, мудростью. Тайна всей его жизни заключена в его внутренней безымянности и пустоте. Предав их, он погибнет.

10. Как и всё прочее в христианской жизни, призвание к духовному одиночеству можно понять только в свете Божией милости к человеку, явленной в Воплощении Христа. Если и существуют христианские отшельники, то у них должна быть своя роль в мистическом Теле Христовом – роль скрытая, духовная и потому жизненно важная. Будем, однако, помнить, что, поскольку она должна оставаться невидимой, ей непозволительно отвлекать одинокого созерцателя от его главного дела. Отшельник служит христианской общине парадоксальным образом, самой своей отделённостью от неё. Сознаёт он это или нет, но своей жизнью он свидетельствует о целиком неотмирной тайне нашего единства во Христе.

Отшельник заставляет нас насторожиться. Он напоминает нам о том, что мы слишком увлеклись видимым, общественным, общинным в христианской жизни; что мы чрезмерно активны и погружены в жизнь светского, нехристианского общества. Верно, что христианин живёт в мире сем, будучи сам не от мира сего. Но что если он об этом забыл или – хуже того – никогда этого не знал? Тогда ему нужны люди, которые окончательно отреклись от мира и которые одновременно не в мире и не от мира сего. В наши дни, когда «мир сей» повсюду, даже в пустыне, где он куёт и испытывает свое секретное оружие, отшельник играет всё ту же неповторимую и таинственную роль. Быть может, иногда он идёт противоречивым путём, но где бы он ни оказался, даже там, где он невидим, он свидетельствует о мистических узах, связывающих христиан в Святом Духе. Видят его другие или нет, он возвещает единство во Христе, лично стяжав полноту христианской любви.

В самом деле, египетские пустынники привлекали к себе людей не столько строгостью подвига, сколько любовью и даром рассуждения. Чудо этих подвижников в том и состояло, что они были полны любви Христовой, хотя и жили вне видимой христианской общины, вне обычного литургического ритма. А главное, они были совершенно пусты. Значит, призвание к одиночеству – это одновременно и призвание к молчанию, нищете, пустоте. Только пустота здесь нужна, чтобы наполниться благодатью. Если хотите, цель уединенной жизни – созерцание, но не то, которому учат язычники, – не тайное просвещение ума после специальной аскезы. Созерцание христианского отшельника – это осознание Божественной милости, которая преображает его пустоту, наполняя её совершенной любовью.

Христианин может, и не питая никакой ненависти, покинуть общество, даже общество собратьев по вере. Духовная, мистическая природа Церкви такова, что человек, отказываясь от брака, чтобы стать священником или монахом, бывает плодовит в более высоком и духовном смысле, если, конечно, соблюдёт верность обетам. Как ни странно, христианский отшельник часто ближе к сердцевине Церкви, чем те, кто с головой ушёл в апостольские труды. Жизнь и единство Церкви видимы и должны быть таковыми. Но это нисколько не умаляет невидимого, духовного труда тех, кто посвятил себя молитве. Невидимая, мистическая молитвенная жизнь необходима Церкви. Необходимы ей и отшельники!

11. Удалиться от людей можно и по любви к ним. Нельзя отторгать человека или общество. Но можно тихо и смиренно отвергнуть мифы и домыслы, которые неизменно наполняют общественную жизнь, особенно нынешнюю. Разувериться в общественных иллюзиях и масках, которые люди носят, не снимая, совершенно не значит разувериться в самом человеке. Скорее это значит явить любовь и надежду. Ведь любя кого-то, мы не можем мириться с тем, что уродует и разрушает любимого. И если мы любим человечество, можем ли закрыть глаза на постигшую его беду? Вы скажете: в беде надо помочь. Да, но не все могут сделать это явно, включившись в общественные дела. Есть люди, способные лишь на безмолвное свидетельство, тайное, иногда невидимое, выражение любви, на одиночество взамен общественных домыслов. Не изобличает ли нас наша привязанность к домыслам, политической болтовне и разного рода демагогии? Не говорит ли она о том, что мы давно потеряли надежду на человека и даже на Бога?