Философия манекена - [7]

— А мне вот дед говорил, что душа — это конструктор человека! То, что формирует его как личность, как… я не знаю… как что-то индивидуальное. Без души были бы мы с вами куклами, животными. Пили бы, ели, спали, работали и мысли у нас были бы только о том, как бы набить свой желудок, как бы выспаться хорошенько, как бы детей наплодить побольше.

— Знакомы мне такие люди, — сказал Евгений, не удержался и сделал первый глоток. Он-то хотел растянуть удовольствие, пить медленно, удерживая во рту солоноватый привкус, глотать, зажмурив глаза, а вышло так, что за первым быстрым глотком совершил еще один и еще, так, что в носу защипало, и только потом удержался и заставил себя поставить бокал на стол.

— Есть такое выражение «черствая душа». Когда человек не хочет испытывать никаких эмоций, когда он огораживает себя от участия в эмоциональном общении социума, тогда говорят, что душа его зачерствела, — сказал Арсений, — и, знаете, люди не так уж далеки от истины. Душа в нашем с вами теле отвечает за эмоциональную сторону. А эмоции, в свою очередь, формируют вас как личность. Опираясь на свои эмоции, вы совершаете те или иные поступки, или, наоборот, не совершаете чего-то. И таким образом люди вашего круга общения могут приблизительно догадаться, как вы себя поведете в той или иной ситуации. Например, если вы общительный рубаха-парень, то когда вы приедете в компанию своих друзей, они будут ожидать от вас веселья и задора. А если вы замкнутый, серый человек, способный вести увлекательнейшую беседу лишь о когнитивном диссонансе в социальной среде тоталитарного общества, то, соответственно, нормальные люди предпочтут ваше общество обществу кого-нибудь другого.

— Нет, ну тема про диссонанс действительно неплохая, — заметил Евгений, у которого от пива начала слегка кружиться голова, — мы проходили на втором курсе… Арсений мягко махнул рукой:

— Да не в этом дело, мой дорогой, — сказал он, — я про душу говорю, про твою и мою искалеченную неверием душу. Дальше слушать будешь?

— А у меня есть выбор? — удивился Евгений, — только еще раз предупреждаю, что если вы из какой-нибудь секты…

— Успокойся, мой друг. Если меня и можно в чем-то заподозрить, то только в любви к манекенам. Ведь люди-манекены, повторюсь, это зеркало души. Наичистейшее проявление застывшей между тонкой гранью жизнью и смертью эмоцией!

Арсений замер, произнеся эту фразу, прищурился, словно от наслаждения, вытянул пальцы, и на губах его снова заиграла улыбка.

— Оцени, прошу тебя, — шепнул он, — не дай моей фразе улетучиться в небытие. Запомни ее! Или лучше запиши. Есть на чем?

— Странно вы разговариваете.

— Почему же странно? Естественно! — Арсений откинулся на спинке стула, — вот расскажи мне, милый друг, почему ты решил устроиться работать манекеном? Первопричины назови, так сказать. Подумай и скажи.

— Деньги нужны, — буркнул Евгений, — думаете, от легкой жизни устроился? Как бы не так.

— Сколько месяцев без работы? — по-деловому осведомился Арсений.

— С начала кризиса. Больше года. Когда банк лопнул, всех вокруг сразу и уволили.

— Уволили! — утвердительно произнес Арсений, — и на что жил?

Евгений пожал плечами. В памяти всплыли темные коридоры Министерства Социального Обеспечения, в котором пол был из кафеля, стены были из кафеля и потолок тоже был из кафеля, везде одинакового серого цвета. И длинные очереди, которые приходилось занимать в полпятого утра, чтобы освободиться, дай бог, к обеду. А еще вспомнились тетеньки-заведующие, все одинаково квадратные, с толстыми подбородками и неизменной чашкой чая с долькой лимона слева от руки. Им было совершенно наплевать на людей, что стояли в очереди. Их кабинеты не были покрыты плиткой, а обклеены хорошими обоями, а под потолком висели прямоугольные лампы дневного света вместо желтых коридорных лампочек, которые вешали больше для экономии электроэнергии, нежели для освещений. Ох, как трудно были выбить у этих тетенек очередное пособие. Ох, как много бюрократических преград приходилось ломать бедной головой. А, заполучив заветные несколько тысяч, бежать с ними в магазин и обнаруживать, что цены нещадно ползут вверх и что на пособие не то что не купишь хороший ужин, а и на плохой-то не всегда останется.

— На пособие. И еще кое-что отложил на черный день дома. Только быстро закончилось.

— И, стало быть, отчаяние подтолкнуло тебя к тому, чтобы пойти устроиться манекеном? — подытожил Арсений, улыбаясь чему-то своему, внутреннему. Евгений подумал и кивнул.

Полумрак вокруг неожиданно пришел в движение. Тени зашевелились. Люди, до этого момента сидящие неподвижно и о которых Евгений уже успел позабыть (так забывают, например, о постоянно работающем холодильнике, воспринимая его шум как нечто само собой разумеющееся), вдруг начали синхронно менять позы. Те, кто сидел, низко склонившись к столу, выпрямились, расставили руки, задрали подбородки, те же, кто сидел, распрямившись, согнулись, уткнулись носами в столы. Люди, чьи руки были сложены на коленях, вскинули их к потолку, а те, кто держал руки вытянутыми, неожиданно убрали их под стол. Совершив синхронные движения, люди в трактире вновь застыли. Несколько мгновений Евгений удивленно озирался. Старики за соседним столиком разговаривали, словно им не было никакого дела до окружающего мира. Арсений резко засмеялся