Философия как живой опыт - [44]

«Мотив», которому посвящена статья: «двоякая характеристика идейного знания — с одной стороны, как самопознания, с другой, как знания предельного, осуществляющего в себе тожество бытия и мышления». Восходя, через самопознание, к отождествлению с объектом, к непосредственному созерцанию, знание перестает быть только знанием и становится мистическим деланием. Здесь платонизм преодолевает исконный интеллектуализм античного мировоззрения, но не тем, что топит и растворяет рациональное знание в бесформенной стихии иррационального, а тем, что разоблачает его эмпирическую ограниченность и вскрывает его последние, «запредельные» основания и истоки. Таков один из выводов автора. Но существенны не только выводы, а и аргументация, — необычайно острая и проникновенная. Особенно интересны блестящие (хотя не всегда убедительные) соображения по поводу Плотиновой материи.

4

В небольшой статье «Умозрение как метод философии» Н.О.Лосский еще раз формулирует некоторые основные положения интуитивизма, не внося ничего существенно нового. «Логике» Лосского посвящена статья С.Гессена. Автор с редкой отчетливостью определяет место интуитивизма среди других современных учений и выдвигает некоторые существенные проблемы, связанные с его теорией. Ограничусь здесь этими указаниями; к русским попыткам «идеал-реализма» я предполагаю еще вернуться.

О статье Б.Яковенко («Мощь философии») говорить не стоит. Зато библиографическая заметка того же автора — «Десять лет русской философии» — отличается редкой обстоятельностью и полнотой (библиография всегда была самой сильной стороной философии г. Яковенко).

5

Западная мысль представлена в сборнике статьей Т.Риккерта «Метод философии и непосредственно данное». Маститый глава Фрейбургской школы ставит себе задачей «выделить интуитивный момент философии». Но возможно это лишь в результате сложного и кропотливого анализа. Иначе мы рискуем принять за «непосредственно данное» любой агрегат переживаний, уже многообразно опосредствованный. «Чистый интуитивизм распахивает настежь двери пред чистым произволом». Не удовлетворяют философа и феноменологисты. «Они только полагают, что вращаются в сфере непосредственного. Но это злостный самообман». Сам Риккерт хочет «вышелушить» интуитивный момент, анализируя «опознание словесных значений» (анализ совершенно в духе хулимых феноменологистов).

«Повсюду в мире встречается нечто нечувственное, которое узревается или понимается нами с такою же непосредственностью, с какой нами воспринимается чувственное». — Таков результат анализа.

«Три реформатора»

1

Жак Маритен, несомненно, — значительнейший представитель католической мысли современной Франции.

Профессор «Католического института», автор ряда любопытных книг (из коих отметим особенно «Reflexions sur l'Intelligence»), неукротимый полемист, Маритен стоит во главе интересного философского течения — «неотомизма». Неотомизм пытается вернуть философию на тот путь, который ей указал когда-то, почти семь веков тому назад, «Doctor Angelieus» — Св. Фома Аквинский.

Строго различая «Царство природы» и «Царство Благодати», томизм возвращает разуму всю полноту его прав в пределах первого. Рациональное (в нашем, человеческом смысле) укоренено в сверхрациональном (которое тоже разумно — в ином, высшем смысле), оно подчинено и соотносительно ему, — но не растворяется в нем, не упраздняется им. Разум не порождает из себя реальности и не оформляет ее, он лишь покорно и благоговейно осязает Сущее. Высшее достижение души, в порядке природном, по слову Св. Фомы, заключается в том, чтобы «в ней был начертан весь строй мира и его причин».

Правда, есть иное и большее, это — «виденье Бога»: «ибо есть ли что-нибудь, чего не видел бы тот, кто узрел Всевидящего». Но такое познание лежит уже за пределами разума, оно доступно человеку только в порядке благодати.

Итак, положение неотомизма в современности определяется следующим образом: по отношению к произволу прагматизма, мистицизма, иррационализма — это восстановление прав разума; по отношению к «философии, потерявшей свой объект» (педантический гносеологизм, релятивизм, идеализм и т. д.) — это реализм; наконец, по отношению к «следующему познанию», замкнутому безысходно в себе самом, — это спокойное сознание человеческим разумом своих границ и своего места в иерархии сущего.

2

Последняя книга Маритена «Три реформатора» — если не самое значительное, то, несомненно, самое блестящее из всего им написанного. Это не положительное уяснение тех или иных моментов томистической доктрины. Философ всецело обращается здесь к изобличению основных неправд, определивших современное сознание.

Книга, полная великолепного пристрастия и пламенной непримиримости! Отрадный факт, в наши дни позорной нейтральности, умственного сластолюбия и эклектизма, когда острое любопытство ищет полакомиться всеми идеями, всеми догматами, все связать, все примирить, всюду почувствовать себя как дома.

«Попустительство» — вот настоящее имя того, что мы льстиво называем нашей «терпимостью» и «широтой взгляда».

«Терпимостью» Жак Маритен не грешит. Разложение духовного строя Европы и его прямые виновники — «три реформатора» — Лютер, Декарт, Руссо — такова тема книги. Тема крайне показательная. На этой проблеме сосредоточены — вот уже более тридцати лет — все искания другого благородного вождя подлинно живой французской мысли — Шарля Морраса. Но подход к вопросу у обоих мыслителей — существенно различный. Для Морраса культура — это, я бы сказал, задание чисто формальное. Строй и единство, иерархия и соподчинение сил — в этом для него смысл и сущность культуры. Католицизм и классицизм — для него это только средства, необходимые для осуществления такого формального единства. Это лишь могучие центростремительные силы, которые можно противопоставить центробежным силам хаоса и анархии. В этом отношении крайне показательно, например, отношение Морраса к Церкви: христианская доктрина, взятая абсолютно, ему явно враждебна, но он до конца утверждает церковь как самую могучую и живую из исторически наличных дисциплин. Для Маритена, — строй и цельность — лишь форма, определяемая религиозным содержанием культуры. Церковь для него — прежде всего носительница Истины, и лишь затем и постольку, — источник сил, призванный овладеть миром. Словом, у Морраса — подход культурно-прагматический, у Маритена — догматически-религиозный.