Филипп Август - [90]

– От чистого сердца, – возразил король, дружески пожимая ему руку. – Прощаю, несмотря на то что испытал тяжесть вашего меча, и что его лезвие даже познакомилось с моим телом… Но что с вами? Вы с трудом держитесь на ногах? Поспешите помочь ему! Остановите кровь! – закричал Филипп повелительно. – Перевяжите его! Он потерял слишком много крови.

Граф упал без чувств. Ему перевязали рану и перенесли в ту самую пещеру, откуда он вышел, положили на соломенную постель, на которой он отдыхал в дни своего помешательства. Куси сопровождал его и, лишь убедившись, что рана не опасна и друг его пришел в себя, поспешил в Париж, оставив своего пажа и двух воинов при графе д’Оверне с приказанием перевезти его в столицу при первой возможности.

Куси торопился сообщить королю известие об убийстве принца Артура.

Глава XXIII

Никакое необычное обстоятельство не отметило путешествия рыцаря де Куси. На час он останавливался в деревне около Мелена, чтобы дать отдых лошадям, и хотя после жестокой битвы испытывал сильное желание отдохнуть, как и его люди, но не позволял себе медлить.

Его обращение несколько смущало короля: рыцарь выказывал ему особую почтительность, что Филипп приписывал, и вполне основательно, не своей личности, но своему сану, угаданному сиром Ги, несмотря на измененный костюм.

В любом случае рыцарь не озвучивал своих догадок и, окружая короля почтительным вниманием, делал это без особенных церемоний, чтобы не возбудить подозрений в своих спутниках.

Но в его свите находился человек не такой деликатный, как он сам. Галлон, оставленный нами на дереве, куда мало-помалу перетащил все части богатого вооружения Гийома де Ла Рош-Эймона, так же как и туго набитый кошелек, извлеченный из его кармана, оставался верен своим похвальным привычкам и присоединился к победоносному отряду, не забыв прихватить с собой добычу, которая, будучи навьючена на лошадь, придавала шуту вид торговца-разносчика.

Несмотря на то, что это лишнее бремя весьма стесняло фигляра, он беспрестанно вертелся вокруг короля и страшно досаждал ему, то рассматривая насмешливо, то многозначительно поводя носом, и наконец, во время отдыха близ Мелене, он придвинулся к своему рыцарю и, искоса поглядывая на Филиппа, стоявшего несколько в стороне, сказал:

– Куси, нет ли у вас охоты поучиться у меня одной фиглярской штуке: как льва укрощать?

– Молчи, дурак! – осек его Куси. Но отведя в сторону, рыцарь спросил: – Что ты хотел сказать этими словами?

– Ну разве вы не слыхали, как он орал «Монжуа, Сен-Дени!», когда выскочил к нам на помощь. Говорю вам, Куси, теперь можно укротить льва – это от вас зависит.

Рыцарь крепко схватил его за руку и пригрозил строгим наказанием, если он не придержит свои наблюдения при себе. Потом обратившись к королю, сказал:

– Мне кажется, сир рыцарь, нам нельзя терять времени. День кончается, а нам предстоит еще продолжительный переезд.

Немедленно пустились в путь, и по приезде в Париж король поблагодарил Куси за удовольствие, которое ему доставило его общество, заметив, что, вероятно, они скоро встретятся при дворе, ускакал.

Куси попридержал лошадь и медленно проводил свою свиту на ту квартиру, которую занимал с Тибо во время турнира, затем направился оттуда во дворец. У парадного подъезда он застал толпу низшего духовенства в парадных облачениях с хоругвями и крестами. Вокруг них располагались королевские телохранители, а позади – множество оруженосцев, составлявших свиту знатных вассалов короля, которые, несмотря на наступающий вечер, собрались во дворце.

Куси пробрался сквозь толпу и послал просить у короля аудиенции по важному делу, не терпящему отлагательства. Ответ не заставил себя ждать. Явился паж и попросил рыцаря немедленно последовать за ним и таким образом привел в парадную залу, где происходил прием.

Филипп стоял в конце великолепной готической залы, которая долго составляла предмет удивления в развалинах древнего дворца французских королей. На нем была широкая толковая туника пурпурного цвета, препоясанная золотою перевязью, на которой висел тонкий и короткий меч, надеваемый во время парадных приемов. Его рукава и воротник были вышиты золотом; на плечи была наброшена белая мантия, тоже подбитая горностаем, ниспадавшая величественными складками на пол. Красная шапка, украшенная драгоценными камнями, прикрывала длинные белокурые, в беспорядке разметавшиеся локоны.

Несмотря на короткое время, за которое он успел переменить свой костюм, его стройная и грациозно-величавая осанка не обнаруживала ни малейшего признака небрежности или торопливости.

Он принимал посетителей стоя. Когда входил Куси, Филипп, нахмурив брови и гордо подняв голову, с суровым и недовольным видом выслушивал речь, которую вел аббат де Трефонтен.

Канцлер Герен, в одежде рыцаря-госпитальера, стоял рядом с королем, а вокруг них образовался небольшой, но блестящий кружок знаменитейших вассалов, между которыми замечательны были герцоги Бургундии и Шампани, графы Невер и Данпьер и несчастный граф Тулузский, впоследствии ставший жертвой нетерпимости римского двора.

– Что это значит? – воскликнул Филипп, когда прелат окончил. – Следовательно, уступки, сделанные нами, послужили только к тому, чтобы появились новые требования? По какому праву Иннокентий Третий вмешивается в войну между Филиппом, королем Франции, и его вассалом Иоанном Английским, изменником и мятежником? Кто царствует во Франции, он или мы? На каких преимуществах церкви, под какими предлогами духовной власти оправдывает он такое дерзкое вмешательство? Говорите же, аббат Трефонтен, нам любопытно это узнать.