Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - [33]

Фил любил рассказывать истории о понимании философских аспектов, которого он достиг, работая в магазинах Холлиса. Как-то, когда он подметал пол в пятнадцатилетнем возрасте, затеял спор с мастером: дают ли возможность радиодинамики слушать саму музыку (точка зрения мастера) или «имитацию» музыки (позиция Фила). В другой раз мастер указал Филу, когда они стояли у светофора, на невозможность доказать то, что они оба видят один и тот же цвет, даже при том, что оба они называют его красным. В основе таких уроков лежало чувство собственного достоинства, обеспеченное хорошо выполняемой работой. Это было в то время, когда они пытались починить «Капард», сложное чудо техники, которое автоматически укладывает грампластинки. После долгих трудов он был налажен, но поездка по ухабистой дороге к дому заказчика свела на нет все усилия:

И мы сказали, что у нас нет счета, и мы не возьмем с вас плату. […] И я был очень горд […], что все мы признали свою неудачу перед лицом сложившейся ситуации. […] Мне было около пятнадцати лет, и на меня произвело громадное впечатление то, что этот «Капард» олицетворял собой непостижимую, чрезмерно усложненную вселенную, в обычае которой – создавать непредвиденные вещи. […] Но великим достоинством человека является то, что человек изоморфен его неисправно функционирующей вселенной. Я имею в виду то, что и сам он в какой-то степени неисправен. […] Но он продолжает стараться, и, как сказал Фолкнер в своей чудесной нобелевской речи, «человек не будет просто терпеть – он победит».

Поддержка и теплое отношение Холлиса и твердая зарплата, которую это отношение обеспечивало, – все это способствовало тому, что Фил принял для себя решение, которое сам считал очень трудным, – и в то же время одним из самых победоносных в его жизни: он ушел из материнского дома в конце 1947 года:

У родителей был обоснованный интерес, чтобы держать своих детей закованными в цепи заботы и считать их маленькими и бессловесными, как это происходит со всеми угнетенными группами. Я помню, когда я сказал матери, что ухожу, она ответила: «Я вызываю полицию. Сперва я увижу тебя в тюрьме». Естественно, я тут же спросил ее – почему. «Потому что если ты уедешь и покинешь меня, – сказала она, – ты кончишь тем, что станешь гомосексуалистом». Мне нужно было уходить, и я снова спросил – почему. «Потому что ты слабый, – сказала она. – Слабый, слабый, СЛАБЫЙ».

Дороти слышала такие обвинения в свой адрес снова и снова, но не признавала их справедливыми:

Филу было девятнадцать лет, когда он уехал из дому. И снова его рассказ об этом будет отличаться от моего. Все у нас складывалось по-дружески, и вообще это было мое предложение, а он возвращался почти каждый вечер, и мы вели долгие беседы. Я помню, желтый кот, который у нас был в то время, никак не мог понять, почему Фил заходил через входную дверь, оставался на пару часов, а потом уходил.

Но Фил всегда был непреклонен: борьба за освобождение от господства матери была показательным актом смелости, которая позволяла ему войти в устрашающий koinos kosmos в его собственной терминологии. Он осознавал эротическую подоплеку этой борьбы. Он признавался своей третьей жене Энн: «Когда я был подростком, у меня был «невозможный сон». Мне снилось, что я сплю со своей матерью». Он так объяснил этот сон: «Я преодолел эдипов комплекс». Но истинная победа не могла прийти до тех пор, пока он не покинул материнский дом. В дневниковой записи 1981 года Фил рассуждал, что его пример неустойчивых отношений с женщинами коренился в том самом событии: «Меня влекло к женщинам, которые напоминали мою мать (гордые, умные, жесткие, рассудительные, подозрительные, едкие и т. д.), с тем чтобы вновь и вновь разыгрывать первоначальную ситуацию, в которой я, наконец, освобождаюсь и обретаю независимость». Позднее, в той же самой дневниковой записи, Фил отмечал: «Мне следует здесь указать на более важный момент: я ищу – не свою мать, жестокую и т. д., дурную мать, – а хорошую мать, нежную, добрую, полную сочувствия и любящую мать, которой у меня никогда не было и которую я всегда хотел».

Угрожала Дороти вызвать полицию или нет, когда Фил уезжал, но справедливо предположить, что она была обеспокоена выбором места жительства Фила. Его новый адрес в Беркли – Маккинли-стрит, 2208 – это складское помещение, верхние этажи которого были оборудованы под меблированные комнаты. Эти комнаты были заняты некоторыми наиболее знаменитыми в Беркли молодыми художниками-геями. Лидером этой группы был Роберт Данкен[64] (тогда ему было двадцать девять лет), который только что вернулся из Вашингтона, где посещал Эзру Паунда в госпитале Св. Елизаветы. Среди прочих, сменяющих друг друга, обитателей этого дома был поэт Джек Спайсер[65] (тогда ему было немного за двадцать) и друг Фила по старшим классам Джеральд Акерман (в будущем – историк искусств) – любовник харизматичного Данкена.

Акерман вспоминает, что Роберт Данкен (исключенный из Калифорнийского университета в Беркли) вел с Филом долгие беседы: «Быть с Данкеном – это как быть в литературном классе». У Фила сложились также добрые отношения со Спайсером, который, бывало, заходил в комнату Фила, чтобы послушать классическую музыку. Акерман пишет: «Однажды, я помню, когда они слушали записи отрывков из «Бориса Годунова» в исполнении Кипниса