Фигурек - [42]

, м-да, и улыбка тоже заемная: решительно, у бедняги почти что ничего и не было своего. Смерть тени.

Собравшиеся начинают перемещаться: предстоит это бесчеловечное испытание — рукопожатиями. Семья воссоединилась и стоит теперь неподвижно — сгусток горя, стайка из шести или семи черных ворон. Мы — я имею в виду гиен — быстренько выстраиваемся в очередь вроде тех, какие увидишь субботним вечером у кинотеатра, в репертуаре которого комедийный блокбастер. Мы уже приготовились — каждый в свой черед — проявить сочувствие, разделить беду, поворошить воспоминания, подстерегая хоть одну навернувшуюся слезинку, мы жаждем насытиться хоть чем-то, напоминающим душевную боль, стараемся уловить малейшее содрогание, легчайший всхлип, и каждый надеется, что именно ему достанется роль того, на груди которого вдова (а может быть, даже и младшая дочка — никогда ведь не знаешь заранее) выплачет наконец-то свое горе. Нам необходимо заполучить капельку истинного страдания на парадный пиджак. Удостоиться этой чести.

Наступает мой черед. Я подхожу к вдове, которая механическим движением протягивает перпендикулярно к тщедушному телу совершенно уже одеревенелую руку, глаза у женщины влажные и угасшие. Я беру эту руку, мы обмениваемся взглядами, и тут я внезапно утыкаюсь ей в плечо с внезапным же рыданием. Она тоже не может сдержать рыданий, наш общий душу рвущий на части плач прерывается порой лишь парой слов, которые нам удается выговорить: «Этого уже не снести!» Мы утешаем друг друга, мы помогаем друг другу, нам так хорошо друг с другом. Этакое патологическое любовное объятие.

[Фигуречность]

82

Как-то немножко стыдно шагать по улицам с этим пакетом в руках. Мало того, что он украшен розочкой из ленты кошмарного леденцово-малинового цвета — это бы еще ничего, но мне кажется, будто, прогуливаясь вот этак с подарочком, я словно бы голый перед всеми. Такой у школьника бывает страшный сон — когда он видит себя посреди двора (вокруг толпа одноклассников) в домашних шлепанцах.

Маневр оказал на меня благотворное воздействие. Вернувшись с похорон домой, я понял, почему мне так трудно со всем этим покончить, ну, во всяком случае, отчасти по этой причине. Этот пакет прямо перед глазами, на столе, как бы я ни отпирался, все равно не что иное, как олицетворение Тани. Я не позволял себе к нему притронуться, а уж тем более — открыть, но чего бы только не отдал, лишь бы он оставался здесь, в самом центре небытия, которое представляет собой моя квартира — а заодно и моя жизнь.

(Понимание, кстати, заставило меня задуматься и о другом вопросе, до сих пор никогда не приходившем мне в голову: как справляются с этим люди, которые, превратив близкого человека в пепел, водружают урну с прахом на камин?)

Оглядываю зал через окно — нет, кажется, еще не пришла. Но, может быть, придет с минуты на минуту? Сяду-ка я за столик и подожду Дуб и на этот раз здесь: облокотился на стойку, смотрит на меня, и по взгляду сразу понятно — он меня узнал. Я, стараясь вести себя совершенно естественно, прохожу мимо него так, будто внезапно, причем полностью, утратил память, к столику в глубине зала, но он своей громадной боксерской ручищей преграждает мне дорогу:

— Ну и куда это ты так шустришь?

(Голос его, тихий и нежный, никак не вяжется с вопросом, от которого, будь голос октавой ниже, а децибелами выше, любой бы задрожал.)

— Слушай, я здесь не затем, чтобы препираться. Зашел выпить кофе и отдать Тане подарок.

Он внимательно осматривает пакет, потом — сверху вниз — меня, после чего убирает-таки руку, покоившуюся до того на моем солнечном сплетении, возвращается к стойке и продолжает тянуть свое пиво.

Прохожу по залу, сажусь за столик, где мы сидели с Таней во время нашего последнего, такого неудачного свидания — я не суеверен.

Некоторое время спустя подходит Дуб. В одной руке у него мой кофе, в другой — его пиво.

— Можно?

— Я надеялся на другую компанию, но пока…

Его четкие и гармоничные жесты все так же безупречно соответствуют его могучему телосложению, можно подумать, при его рождении в божественном кастинге произошел какой-то сбой. Он пододвигает мне чашку и отхлебывает пиво. Череп его гладко выбрит и блестит — просто-таки Mr. Proper[56] во плоти (если бы эту марку чистящего средства прибрал к рукам Фигурек, то Дубу наверняка доверили бы играть главную роль).

— Должен вам сказать, что… что Сильви… ну, то есть Таня сегодня не придет…

— Почему это не придет? Откуда вам знать!

— Не сердитесь, если уж вам есть на кого сердиться, то только на себя самого… Большому Совету стали известны ваши причуды, и было принято решение на какое-то время отдалить ее от вас — в первую очередь для блага Фигуре ка, но так будет лучше и для вас обоих…

— Отдалить?! Это что еще такое — отдалить?!

— Ее перевели в другой сектор. Больше я ничего не знаю, а если б и знал — вам не сказал бы… Сами того не понимая, вы — как, впрочем, и другие — принесли ей немало зла… И подобная перемена места скажется на девушке благотворно…

— Я?! Да каким же это образом я мог повредить Тане?!

— Вот-вот, ответ на ваш вопрос — в самом вопросе. Никакой Тани не существует. Точно так же, как не существует Мари-Анж, Бренды, Наоми или Орнеллы. Всё это имена, которые вы и вам подобные хотели, чтобы она носила, всё это особы, которыми она должна была становиться по вашему желанию, а вы все, сколько бы вас ни было, такие, как вы есть, никогда ее не любили. Вы любили прежде всего себя самих — в том образе, который сами и выдумали; вы платили за пользование драгоценным зеркалом, чтобы любоваться собой в приступе самого извращенного, какой может быть, нарциссизма; вы дорого за это платили — но это ваша проблема. Да, я ни на минуту не усомнюсь в том, что вы любили Таню и сейчас ее любите. Точно так же Дюмуде любил Орнеллу или Дюсколен — Бренду. Но Сильви… Сильви не любил никто и никогда… Пока эти марионетки служили тому, чтобы выставлять вас в выгодном свете, сама Сильви страдала от одиночества… Вот вы… вы можете мне сказать, кто это — Сильви, какая она, Сильви? Что она любит, чего она ждет, о чем мечтает? Нет, разумеется, нет. Девушка ждала, отчаялась уже ждать, когда вы прекратите заниматься только собой и захотите понять, что там у нее за приятной внешностью, но ждала она напрасно: помимо себя самого, вас ничего на этом свете не интересует. Ну и нечего плакаться теперь! У меня к вам несколько странная симпатия, хотя вы не заслуживаете большего, чем остальные, такие же, и знаете, я не верю в пресловутый синдром Фигурека, при котором больному трудно отличить выдумку от реальной жизни, потому он постоянно колеблется между ними. Я, скорее, думаю, что больной сознательно, по собственной воле делает выбор и погружается с головой в фантазии, потому что там ему лучше, потому что только там он чувствует, что живет, только там ощущает себя кем-то… Конечно, вы можете обратиться к врачу Фигурека, если захотите, но мне-то кажется, ничем он не поможет…