Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник - [81]

Я не раз спускался в этот мавзолей как рядовой посетитель. И всегда хотел сделать про это необычное сооружение репортаж. И вот в марте 2000 года я в очередной раз отправился в Монтевидео, чтобы в канун тогдашних необычных президентских выборов в России именно в Уругвае завершить съёмки фильма о необычных и даже феноменальных формах президентского правления. Уругвай и в этом смысле — страна-феномен. Там, во-первых, поэкспериментировали с «коллективным президентством» (в середине XX века главой Восточной Республики очень демократично по очереди становились члены Совета сразу от нескольких партий). Во-вторых, выделяется Уругвай и тем обстоятельством, что задолго до Бушей и Клинтонов там без всяких переворотов, а через выборы, президентами стали четыре близких родственника из династии Батжже[68].

Естественно, не менее экзотическим эпизодом для такого фильма становился и рассказ о первом правителе страны Артигасе. А когда я заходил в его мавзолей ешё как обычный посетитель, то видел, как дотошно этот объект патрулируют военные[69]. «Партизанить» я не собирался. Но как добыть специальное разрешение на видеосъёмки на таком серьёзном военном объекте? Испрашивать такое разрешение нужно было на самом верху. Но мне в рамках съёмок фильма как раз предстояла аудиенция у тогдашнего президента Уругвая Хулио Мария Сангинетти. Невзначай выйти на тему съёмок «военного» мавзолея Артигаса было, по счастливому совпадению, легко.

Так совпало, что в уютный зал приёмов в резиденции Санги- нетти меня пригласили в тот момент, когда из него выходили главкомы уругвайских армии, флота и ВВС. Через приоткрытую дверь я видел, как они поднялись из мягких кресел и раскланивались с главой государства. Он из-под своих «брежневских» бровей смотрел любезно, но строго. Они, пожилые уже генералы, при всей внешней непринуждённости аудиенции, перед ним так и вытягивались. А при рукопожатии ещё и кланялись. И я прекрасно понимал, что это было больше чем чинопочитание по уставу. Именно Сангинетти, первый гражданский президент после падения диктатуры, в качестве символического жеста вселился после выборов не в классический президентский дворец на той самой площади Независимости, а в «бункер» на окраине, который на закате диктатуры под свой генеральный штаб соорудили военные. Зная о том, с каким пиететом относятся военные к Сангинетти, я понял, что момент для просьбы в отношении съёмок в мавзолее — тем более подходящий.

И Сангинетти действительно дал мне не просто «добро» на съёмки, но ещё и самого лучшего в таких случаях провожатого: военного адъютанта главы государства, целого подполковника, которому назавтра покорно козырял патруль на входе в мавзолей. Именно благодаря помощи президентского военного адъютанта нам и разрешили вести видеосъёмку внутри мавзолея ещё и при включённом накамерном свете. Среди прочего луч выхватил и вылитый на стене барельеф: латинскую цифру XIII. Это ещё одна знаковая цифра уругвайской истории. 1813 год. когда Артигас опубликовал свои «Инструкции XIII года»: революционно смелую для своего времени земельную реформу.

Откуда же была эта тяга к свободе у отца-основателя Уругвая? Биографы утверждают, что от вольнолюбивых пастухов-гаучо, с которыми Артигас завёл дружбу, когда его семья переехала из Монтевидео в своё имение «в поле». Несколько лет назад у таких гаучо в глубинке решили взять кровь на ДНК, и выяснилось, что в крови некоторых граждан этой, казалось бы, тотально «белой» страны всё-таки есть следы и индейской «предыстории», есть кровь индейцев чарруа. Так анализы медиков подтвердили предположения историков и социальных психологов. А они предполагали, что всё-таки не фантазия — поэма «Табаре». Вот и получается, что эта любовь белых и индейцев сохранилась не только в названиях (индейским является и слово «Уру-гуай», что в переводе значит «река птиц») и не только в охоте за страусами-нанду с помощью хитрого лассо с шарами. Эта предыстория обострённого вольнолюбия — и в крови гаучо, которые пришли на эти просторы вслед за чарруа. Про Артигаса достоверно известно, что он был чистым белым, сыном переселенцев из Испании. Но в его кровь попал дух свободы. Как гласит легенда, будучи при смерти, он и тогда просил привести себе лошадь. Чтобы умереть в седле. Как гаучо.

А ещё про Артигаса рассказывают, что его настольной книгой была Конституция США. Да, в Латинской Америке к США относятся по-разному. Великий латиноамериканский писатель, автор хотя бы такого замечательного произведения, как «Сто лет одиночества», Габриель Гарсия Маркес как-то даже назвал США «страной без имени и без фамилии». Логика в его рассуждениях есть. Стран под названием «Соединённые Штаты» — много. А слово «Америка» в испанском языке означает всё, что расположено от Аляски до Огненной Земли. Поэтому, с точки зрения человека испаноязычного, само по себе выражение «Соединённые Штаты Америки» — почти бессмыслица. И тем не менее именно в США нашли «золотую середину». Не говоря уже о статье про право американца на «стремление к счастью», Конституция Соединённых Штатов определила и уникальный баланс прав и полномочий регионов, штатов и «центра». Более того: нет ни одного другого народа в мире, который смог бы вместить в свой основной закон столько идеалов и суметь их так здорово воплотить. К этому идеалу и стремился Артигас. Но когда он увидел, что Монтевидео никогда не станет для Буэнос-Айреса тем, чем, скажем, Массачусетс является для Нью-Йорка, он понял, что вместо автономии надо добиваться независимости. Нет, не мог Артигас, так раздвинув границы вольницы на своём берегу Ла-Платы, согласиться с тем, чтобы его земля вновь с кем-то делилась свободой. Пусть даже и с братьями с соседнего берега, отношения с которыми наиболее лаконично, с уругвайской точки зрения, давеча сформулировал журналист из Монтевидео Атилио Гаридо: «Мы с аргентинцами одинаковы, но разные. Очень разные».