Фейтфул-Плейс - [137]

– Я знаю, лапонька, знаю. Я тоже ничего этого не хочу, но так уж вышло. Поверь, мне очень хотелось бы пообещать, что все будет хорошо, стоит тебе сказать правду, но я не могу. Я даже не могу пообещать, что тебе будет легче; возможно, будет, но запросто может стать и хуже. Могу сказать только, что ты в любом случае должна это сделать. Жизнь не всегда оставляет нам выбор.

Холли откинулась на детском сиденье, глубоко вздохнула и попыталась что-то ответить, но вместо этого зажала ладонью рот и заплакала.

Я полез было на заднее сиденье, чтобы крепко ее обнять, но вовремя сообразил: ревет не маленький ребенок, который верит, что папа сейчас возьмет на ручки и все исправит. Это осталось позади, где-то на Фейтфул-Плейс. Я потянулся и взял Холли за руку. Она вцепилась в меня, как утопающая. Мы еще долго так сидели – Холли прижалась лбом к окну и содрогалась от беззвучных рыданий. Позади нас мужские голоса обменялись парой резких реплик, затем хлопнули дверцы машины – и Стивен уехал.

* * *

Есть нам не хотелось. Для собственного спокойствия я все-таки заставил Холли съесть радиоактивного вида круассан с сыром, который мы купили по пути, а потом отвез ее назад к Оливии.

Я припарковался перед домом и обернулся, чтобы взглянуть на Холли. Она посасывала прядь волос и смотрела в окно широко распахнутыми глазами – спокойно и задумчиво, будто усталость и перенапряжение ввели ее в транс. По дороге она успела вытащить из рюкзака Клару.

– Ты не доделала математику, – сказал я. – Миссис О’Доннелл будет за это ругаться?

Холли, казалось, не сразу вспомнила, кто такая миссис О’Доннелл.

– А, мне все равно. Она тупая.

– Наверняка. Тем более незачем тебе вдобавок ко всему выслушивать ее тупости по этому поводу. Где твоя тетрадка?

Холли, как заторможенная, достала тетрадь и протянула мне. Я пролистал до первой чистой страницы и написал: “Уважаемая миссис О’Доннелл! Пожалуйста, извините Холли за то, что она не доделала домашнюю работу по математике. Она плохо себя чувствовала в эти выходные. Если возникнут вопросы, прошу обращаться ко мне. Заранее спасибо, Фрэнк Мэкки”. На предыдущей странице круглым старательным почерком Холли было написано: “Если у Дезмонда 342 кусочка фруктов…”

– Держи, – сказал я, возвращая тетрадку. – Если начнет цепляться, дай ей мой номер телефона и скажи, чтобы отстала. Ладно?

– Ага. Спасибо, пап.

– Твоя мама должна обо всем этом знать. Давай я сам ей объясню.

Холли кивнула, убрала тетрадь, но осталась сидеть, щелкая пряжкой ремня на сиденье.

– Что тебя беспокоит, цыпленок? – спросил я.

– Вы с бабушкой ругались.

– Да. Ругались.

– Почему?

– Как ни печально, но время от времени мы действуем друг другу на нервы. Никто в мире так не доканывает, как семья.

Холли запихнула Клару в сумку и, опустив на лошадку взгляд, гладила ее потертый нос.

– Если бы я сделала что-то плохое, ты бы соврал полиции, чтобы мне не попало?

– Да, соврал бы. И полиции, и папе римскому, и президенту земного шара – ради тебя врал бы до посинения. Это неправильно, но я бы все равно так поступил.

Холли ошеломила меня до глубины души, наклонившись между сиденьями, обхватив меня руками за шею и прижавшись щекой к моей щеке. Я обнял ее так крепко, что чувствовал, как бьется ее сердце – быстро, легко, как у лесного зверька. Мне нужно было сказать ей миллион вещей – и все крайне важные, – но я не мог произнести ни слова.

Наконец Холли с тяжелым судорожным вздохом высвободилась, вылезла из машины и взвалила на спину рюкзак.

– Если я должна поговорить с этим Стивеном, то можно в среду? Я хочу пойти к Эмили поиграть.

– Конечно, милая. В любой день, когда тебе удобно. А теперь иди. Я тебя догоню; мне только нужно позвонить.

Дочка кивнула. Подходя к дому, она слегка тряхнула головой и собралась, расправив устало поникшие плечи. Когда Лив открыла дверь и распахнула объятия, узкая спина Холли стала прямой и твердой как сталь.

Я закурил и первой затяжкой уничтожил полсигареты. Чуть успокоившись, я позвонил Стивену.

Связь была дерьмовая – очевидно, он находился где-то в застенках убойного отдела, в недрах Дублинского замка.

– Это я. Как дела?

– Неплохо. Как вы и говорили, он все отрицает – если вообще снисходит до ответа; а так больше молчит, только спрашивает, какова на вкус ваша задница.

– Очаровашка. Это семейное. Не обращай внимания.

– Господи, да мне-то что! – рассмеялся Стивен. – Пусть говорит что хочет; я-то, как закончим, пойду… Поделитесь, что у вас на него есть? Глядишь, у него язык развяжется. – В голосе Стивена звучали новообретенная уверенность, радостное возбуждение и готовность довести дело до победного конца. Из вежливости малыш старался сдерживать ликование, но был доволен как никогда.

Я рассказал ему все, что знал, и как я это раскопал, во всех омерзительных, тошнотворных подробностях: информация – это оружие, и Стивену не нужны были бреши в арсенале. Напоследок я добавил:

– Он привязан к нашим сестрам, особенно к Кармеле, и к моей дочери Холли – насколько я могу судить. Меня он ненавидит до одури, он ненавидел Кевина, хоть и не желает этого признавать, и ненавидит собственную жизнь. Тем, кто доволен своей жизнью, он страшно завидует – наверняка и тебе тоже. И, как ты, вероятно, уже убедился, у него взрывной характер.