Фея Хлебных Крошек - [26]

Глава девятая, рассказывающая о том, как Мишель выловил из песка фею, и о том, как он обручился

Я возвращался с горы Сен-Мишель в самом веселом расположении духа, распевая балладу, которой гранвильских мальчишек научила не кто иная, как Фея Хлебных Крошек:

Это я, это я, это я,

Это я – мандрагора,

Дочь зари, для тебя я спою очень скоро;

Я невеста твоя!

Время от времени я бросал взор на песчаный залив, над которым так величаво возвышается базальтовая пирамида горы Сен-Мишель. Был один из тех опасных дней, когда песок, делаясь более подвижным и более алчным, чем обычно, пожирает всякого неосторожного путника, который осмеливается идти вперед, не прощупав предварительно почву под ногами. Песок, как говорят в наших краях, затягивал несчастных, и колокол на горе уже дважды или трижды извещал о беде похоронным звоном. Внезапно я услыхал крики: «На помощь!» – и увидел в песке странное тело, которое не было похоже на человеческое, но, однако же, притягивало взор своей белизной и, казалось, боролось со стихией, выказывая совершенно непостижимую стойкость, Я бросился па помощь, но не успел я швырнуть несчастному созданию песочную веревку, которую мы всегда носим с собой, как оно, не переставая стонать, скрылось из моих глаз и песок, клубясь в огромной воронке, поглотил его. Судите сами, какое отчаяние охватило меня, тем более что мне показалось, будто напоследок с уст несчастной жертвы сорвалось мое имя. Я поспешил погрузить в песок палку для ловли сердцевидок, надеясь подцепить существо, увязшее в песке, за край одежды, и с невыразимой радостью почувствовал, что железный крюк, венчающий палку, уткнулся во что-то твердое и прочное, так что у меня появилась надежда вытащить на поверхность неведомое существо, молившее меня о помощи. Изо всех сил, сударь, я боролся против Харибды, не желавшей отдавать добычу, и был несказанно удивлен, когда, дотащив мой драгоценный груз до полоски твердого песка, которая, как нарочно, располагалась совсем рядом, узнал в спасенном мною существе Фею Хлебных Крошек: она дышала, она была жива, мой гарпун очень удачно зацепился за один из ее длинных зубов, и это помогло мне выудить ее из песка. «Черт возьми, – подумал я, – пожалуй. Фея Хлебных Крошек была далеко не так неправа, как мне казалось, когда сохранила эти два ужасных клыка, оскорблявшие мой детский взор; сегодняшнее происшествие лишний раз доказывает, что осторожность и скромность – вещи куда более полезные, чем красота». Мысль эта вкупе с видом Феи Хлебных Крошек, которая, поднявшись с песка, принялась весело притопывать своими маленькими ножками и припрыгивать, словно забавные куколки на девичьих роялях, привела меня в такой восторг, что я не смог удержаться и громко расхохотался. Самое удивительное, что, сделав два прыжка и два пируэта, Фея Хлебных Крошек стряхнула со своего кукольного наряда, который я вам уже описывал прежде и который украсил бы витрину самой роскошной игрушечной лавки, всю грязь и пыль.

– По правде говоря, Фея Хлебных Крошек, – воскликнул я, продолжая смеяться, поскольку она продолжала приплясывать, – никто лучше вас не сумел бы устранить любой непорядок в одежде, и самые элегантные из наших модных торговок могли бы вам позавидовать, ибо, к моему великому счастью, вы выглядите нынче еще более нарядной и изящной, чем в ту пору, когда признались мне в любви. Но осмелюсь ли я спросить вас, Фея Хлебных Крошек, волею каких удивительных обстоятельств госпожа стольких владений, соблаговолившая украсить своим сельским домиком стены жалкого арсенала графства Ренфру, увязает в песке близ горы Сен-Мишель, меж тем как все ее друзья уверены, что она находится в Гриноке?

Услышав эти слова, Фея Хлебных Крошек поджала губы с видом наполовину смиренным, наполовину кокетливым – насколько это было возможно при ее длинных зубах, – и, перебрав в уме несколько риторических фигур, отвечала вот что:

– Мне было бы крайне досадно, если бы самонадеянность, весьма свойственная молодым людям, особенно когда они так хороши собой и так прекрасно сложены, как вы, ослепила вас настолько, чтобы внушить, будто в окрестности Гранвиля меня привела безрассудная страсть. Нет, Мишель, – продолжала Фея Хлебных Крошек взволнованно, тоном унылым, почти плачущим и никак не вязавшимся с теми приступами веселья, свидетелем которых я был только что, – нет, несчастная царица Востока и Юга, многострадальная Билкис[87] не льстит себя надеждой на то, что ей удастся сломить сопротивление бесчувственной души, неспособной ответить ей взаимностью! Она прекрасно понимает, что лишь приступу жалости обязана той иллюзорной надеждой, которую вы разожгли в ее душе в тот день, когда, как вы полагали, расставались с нею навсегда! Не воображайте же, будто неодолимое чувство, владеющее ею, сделалось так сильно, что заставило ее забыть о приличиях, подобающих ее происхождению и полу, и что она собирается вновь обречь себя на издевки, которые разобьют ее сердце, или вымаливать у вас мимолетные утешения и обманчивые обещания, обличающие ваши истинные мысли!..

Признаюсь, что эти неожиданные речи тотчас вывели меня из радостного расположения духа, и, слушая многострадальную принцессу Билкис, я стал почти так же печален, как и она сама. Я нимало не сомневался, что ужасное несчастье, которого Фея Хлебных Крошек только что чудом избежала, довершило расстройство ее ума и она окончательно потеряла рассудок. Мысль эта меня до крайности огорчила, ибо безумие всегда внушало мне глубочайшее сострадание, и я почувствовал, что, спася несчастную женщину от смерти, сделал лишь полдела и теперь обязан уврачевать ее ум и воображение, вселив в бедную старушку на те немногие годы, какие ей в ее преклонном возрасте еще осталось прожить на свете, надежду на счастье.