Ферсман - [82]

Один из посланных им в тундры партийных работников привез ему коллекцию образцов хибинских минералов. Любуясь ими, Киров восклицал: «Вот здорово! Как мы богаты!» И тут же стал придирчиво экзаменовать собеседника, выяснять, достаточно ли он хорошо сам знает местные богатства и понимает их значение. Тот вернулся домой, рассказал об этом в горкоме партии, и было принято решение, которое осуществлялось с величайшим воодушевлением, — всем членам партии, работающим в Хибиногорcке, пройти школу краеведения, овладеть знанием природных богатств того края, который они приобщали к социализму.

И вот Ферсман еще дует на закоченевшие пальцы, только что освобожденные из рукавиц, как к нему уже стучат; кто-то вступает в комнату в облаках морозного пара, откашливается и спрашивает, как он устроился, не надо ли чего-нибудь, и единственная просьба, — собеседник обтирает заиндевевшие усы, глаза лучатся улыбкой, конечно, ему нельзя отказать, — там после смены собрались рабочие, не сможет ли Александр Евгеньевич им рассказать о богатствах и перспективах края?

Да, он постарается, конечно, он сможет…

Везде он встречает неизменно жадные гл, аза и пытливые расспросы. Он поведает разведчикам так же, как до этого объяснял железнодорожникам, каменщикам и взрывникам, что ожидает наука найти в этих неприютных краях. Он расскажет им о камне плодородия, который накормит истощенные поля, о фонаре знания, которым еще Менделеев мечтал осветить недра, и о сбывшемся пророчестве великана русской науки. И под конец пожатие крепкой руки: «Спасибо, товарищи!»

Везде он встречает чем-то родственных друг другу, скромных и настойчивых, уверенных в себе и внимательных к другим кировских учеников — секретарей, пропагандистов, рядовых коммунистов, стремящихся как можно скорее овладеть техническим оружием своей будущей победы. Порой он увлекался, и мысль его залетала в чересчур уж дальние края геологических чудес и загадок Земли. В этих случаях, как он успел убедиться не раз, десятки простых и деловых вопросов возвращали его к прекрасной, жизненно прекрасной реальности, верным спутником которой была крылатая мечта о будущем этого сурового, но беспредельно богатого края и многих других краев советской земли.

Стремясь подчеркнуть контрасты, Ферсман писал: «В удобном автомобиле по ровной дороге или в теплом и удобном доме Апатитового городка мы забываем холодные, леденящие переправы вброд, тяжелый груз за спиной, насквозь пронизывающие туманы и снежные бури». В действительности, всего этого, конечно, нельзя забыть, как никогда не забывается первая любовь. До конца своих дней Ферсман был предан воспоминаниям о счастье, которое он впервые испытал в дружной семье людей, открывших для Советской страны сокровища Советского Севера.

Но нет нужды говорить за Ферсмана о том, что он пережил и передумал в эти прекрасные годы. Он и сам об этом рассказал выразительно и красноречиво, хотя и не очень любил открывать свои сокровенные думы, выходящие за пределы того, что касалось собственно науки. Однако все дело в том, что в Хибинах в сознании Ферсмана колоссально расширились пределы самой науки…

***

Ферсман был скуп на интимные высказывания, но разве не говорит об искренности ученого честное признание своих слабостей, готовность итти на выучку к жизни? Он писал в своих хибинских работах: «Мы убедились, что изучение производительных сил страны не есть простое фотографирование природы, ее полезных ископаемых или растительных богатств. Это активное вовлечение в использование человеком, его трудовыми процессами всех природных ресурсов и источников сил, включая в них и самого человека как величайшую и важнейшую производительную силу. Мы убедились, что на пути хозяйственного, промышленного и культурного освоения отдельных территорий лежит прежде всего научное овладение или завоевание всех сторон природы, жизни и человека не в отдельности, а в полном охвате всего хозяйственного и социального многообразия их взаимоотношений».

В этих строках выражено новое понимание Ферсманом задачи науки, которое он приобрел в Хибинах. Божество сошло с мраморного пьедестала и приобрело свое естественное глубоко человечное обличие. Наука и труд нераздельны — наука и победоносный одухотворенный труд людей социалистического общества.

Это был социализм в действии, во всем благородстве его идеалов, во всем глубоко человечном пафосе его завоеваний.

Когда «в глухую декабрьскую ночь, — писал Ферсман, — С. М. Киров сам готовил диспозицию к бою… с темнотой полярной ночи, с неверием старых, заскорузлых геологов, с неведомыми еще силами Заполярья, со снегами, морозами и вьюгами»[66], исход борьбы за апатиты был предрешен, но сама борьба была не окончена.

Советский институт механической обработки полезных ископаемых, выросший из маленькой лаборатории при Горном институте, справился с главной трудностью, в которую упиралась апатитовая проблема. Трудность эта заключалась в том, что даже углубленная разведка не могла обещать достаточного количества настолько богатых апатитом руд, чтобы им можно было удовлетворить потребности суперфосфатных заводов. А что делать с остальной массой руды — вывозить в отвал? Конечно, нет, ее нужно во что бы то ни стало научиться обогащать.