Фермер - [20]

.. .Кречинский прилетел не один, а с девчушкой-туристкой, которую подобрал в Лангкави. Даже после хорошей посиделки, на которую дал добро Шонер, так и не удалось понять: то ли Бажена - штатная проститутка, то ли ее в самом деле бросил без денег на курорте жених. Тем не менее она сносно говорила на русском, хотя была, кажется, чешкой. И это располагало. А Шонер к тому времени настоль­ко смирился с Валеркиными языковыми выбрыками, что вне науки был готов слушать любую речь, лишь бы ее в общих фразах переводили на немецкий.

Вялотекущий конфликт Бажены с Мариной начался практически с ее приле­том. «Ой, мальчики, а мы вам шампанского привезли!» - заявила Бажена, еще не успев со всеми познакомиться. Нужно заметить, что вместе со своей пассией, обо­жавшей игристый напиток, Йозеф доставил для нее четыре ящика шампанского. За эту любовь Жеребцов шутливо назвал ее Шампанзе.

Марина, ощущая себя дамой номер один на острове, не собиралась уступать этот титул. Но и Кречинский, обладая тактом, дал понять, что Бажена принадле­жит только ему. И самое главное - они временно. На неделю. Отдохнуть.

Однако Бажена вела себя достаточно самостоятельно: живо всем инте­ресовалась, сумела всех к себе расположить. В том числе и папашу Шонера - непосредственно-восторженным восприятием его научной смелости. Когда Вильгельм распинался, развивая какую-либо из своих, зачастую парадоксальных, теорий, а Бажена, хлопая роскошными ресницами, не сводила с него изумленно­непонимающих глаз, даже невозмутимый Гюнтер с трудом мог спрятать улыбку.

Возможно, умение вызывать симпатию было частью ее жизненного потенциа­ла, поэтому и интерес, и сочувствие, и удивление не казались неискренними. И несомненно, что Бажена была к тому же незаурядной артисткой. А талант всегда восхищает.

ЛЕТУЧИЕ ЛЕОПАРДЫ

Океан дарил чарующую свежесть; легкий плеск воды навевал ассоциации с тем самым озерцом, из которого испил Иван-царевич, перед тем как стать козлом.

.Было тепло и туманно. Песчаная утренняя отмель лелеяла оттиски пяти без­мятежных европейских тел. Туман быстро доносит голоса.

Мужчины очнулись оттого, что встревожились женщины. Плеск весел был явственен, и стало понятно, что приближаются гости. Три кайака плыли от солн­ца, поэтому мы их заметили не сразу. Кречинский, который только что пытался выровнять снабженческий загар на предплечьях с остальным телом, увидев, как на утлых суденышках приближаются островитяне, скомандовал: «Не суетитесь. Мы - белые люди. Они нас ненавидят, но и боятся».

Рыжебородый главарь в набедренной повязке сразу затараторил. Из всего ска­занного удалось понять, что он представитель племени таува нахау и привез с собой оронао геру Шонеру.

Дети-оронао лежали, уткнувшись лицом в дно лодки, поскольку руки их были связаны воедино с ногами за спиной. Рты их также пересекали волокнистые по­вязки. На всех зооморфах кровоточили ссадины. Точнее, раны. Но выглядели они не вялыми - скорее расслабленными.

Артур отправился за Шонером.

Шонер пришел не один, а с Гюнтером. Мало того, Гюнтер нес многозарядный карабин. Подумалось, что пугать дикарей бессмысленно: они могут и не знать, как выглядит современное оружие.

Главарь, которого Шонер называл Рехони, что-то усердно объяснял, а Шонер снисходительно кивал, затем спорил. В конце концов они, казалось, на чем-то со­шлись: Рехони повелел соплеменникам-спутникам доставать оронао из кайаков и нести их в глубь острова. «Эуро-эуро!» - напоминал Рехони. Плененные молчали и не открывали глаза: похоже, спали. Казалось бы, как можно спать, когда тебя несут, постоянно дергая и раскачивая?

Затем разошлись на две группы: одна тропинка вела к Клинике, вторая - к «Хаймат». В «Хаймат» отправились Шонер и главарь, а к Клинике - все осталь­ные: люди таува нахау, несущие оронао, я, Артур, Марина, Кречинский с Баженой и готовый ко всему Гюнтер. Валерка отсутствовал, «забив болт» на изначальные требования Вильгельма, - застрял в стойбище танайя.

Островитяне положили пленников возле Клиники, один из них буркнул что-то типа «мы наше сделали, вы свое делайте», и стали поспешно уходить к развил­ке. Детей было четверо. Гюнтер вытащил из кармана на голени армейский нож и разрезал волокна, разрывавшие рот одной из пленниц. Она повела лицевыми мышцами, как бы радуясь свободе. Гюнтер разрезал, точнее, распилил, узы между руками и ногами. Пленница блеснула глазами, но, подумав, забилась в теневой угол входа и стала слизывать запекшуюся кровь со ссадины на плече.

Артур открыл дверь Клиники. «Ну что, понесем или сами войдут? Сами вой­дут.»

Нож Гюнтера освободил всех пленников, которые, пошатываясь и наклонясь вниз головой, стояли на коленях перед Клиникой. Глаза их были по-прежнему за­крыты. «Марш-марш!» - скомандовал Гюнтер и взмахнул рукой.

- Стойте, не развязывайте их! - Шонер был перед ручьем. - Этого нельзя де­лать! Это леопарды!

Возможно, крик доктора произвел провоцирующее действие на пленников. Внезапно один оронао, разведя руки, прыгнул на Кречинского. Голова его удари­ла в подбородок Йозефа, ноги обняли торс, пальцы вцепились в плечи, а клыки вонзились в шею. Бажена, которую секунду назад приобнимал Йозеф, с визгом отскочила. Второй бросился на Гюнтера, но тот легко отжал объятия и, как по­казалось, оскалился, словно собирался кусаться сам. Как в рапидной съемке, я увидел, что третий бросился ко мне. К сожалению, основным приемом моей са­мозащиты является пораженчество. Нет, умирать я вроде не собирался, но впал в ступор и смирился с тем, что ребенок весом до сорока килограммов вполне может меня одолеть, потому как у него острые зубы, щуплые мускулистые ручонки и резкое дыхание. Почувствовав хищное сопение и сопли, ударившие по щеке, я инстинктивно вжал шею в плечи и закрыл руками лицо, боясь открыться хотя бы на мгновение. Треск карабина Гюнтера вселил надежду на спасение. Впрочем, как выяснилось впоследствии, стрелял он в небо. А затем, заставив оцепенеть или разбежаться зооморфов, убил их. Своему он свернул шею; моему разбил ударом приклада верхние позвонки, из-за чего я получил предсмертный кровавый плевок, заливший грудь. Последний, тот, что бросился на Кречинского, пытался опроме­тью скрыться в зарослях, но Гюнтер просто швырнул карабин, перебив ему ноги, и штурмовыми ботинками-«дэшэбэшками», которые, очевидно, снимал только на ночь, прыгнул на голову.