Ферма - [88]

В сумраке коридоре он сделал мне знак подождать, подошел к комоду и старинной ручкой, окуная ее в чернильницу, написал на карточке свой номер телефона.

— Прошу тебя больше не приезжать сюда без приглашения. Если у тебя появятся вопросы, звони. Печально, что все так обернулось. Мы — одна семья. С другой стороны, мы никогда не станем одной семьей. У каждого из нас своя жизнь, у Тильды и у меня. Она сама так решила. Вот пусть и живет теперь со своим решением. И ты, будучи ее сыном, тоже.

Выйдя наружу, я направился к машине, но потом остановился, чтобы в последний раз взглянуть на ферму. Дед стоял у окна. Заметив, что я смотрю на него, он отпустил занавеску, и та упала — он окончательно попрощался со мной. Он хотел дать мне понять, что больше мы никогда не увидимся. Вынимая из кармана ключи, я заметил, что испачкал палец чернилами, когда брался за карточку, которую он вручил мне. При дневном свете было хорошо видно, что чернила не черные, а светло-коричневые.

* * *

В ближайшем городке я остановился в единственном заведении для туристов — семейном пансионе. Сев на кровать, я уставился на чернильное пятно на пальце и задумался. Приняв душ и позавтракав холодным картофельным салатом с ржаным хлебом и ветчиной, я позвонил отцу. Оказалось, что он ничего не знает о романе матери с наемным работником. Подобно мне, он предположил, что дед что-то напутал, и подтвердил, что в этом деле была замешана Фрея. Я спросил у него, в какой школе училась мать.

Школа находилась на окраине города, причем старое здание снесли, а вместо него выстроили новое. Прошло уже слишком много времени, и я опасался, что ничего не смогу узнать. Занятия в школе уже закончились, и двор был пуст. Я попробовал открыть ворота, полагая, что они заперты, но те неожиданно легко распахнулись. Я побрел по гулким школьным коридорам, чувствуя себя незваным гостем и слабо представляя, к кому можно обратиться за помощью. Но тут до моего слуха донеслось едва слышное пение, и я пошел на звук, на второй этаж. Оказалось, что две учительницы после уроков занимались хоровым пением с небольшой группой учеников. Я постучал в дверь и объяснил, что приехал из Англии и ищу какие-либо сведения о своей матери, которая училась здесь более пятидесяти лет назад. Обе учительницы были еще молоды и проработали в школе всего несколько лет. Они заявили, что не имеют права предоставить мне доступ к школьным архивам и, соответственно, чем-то помочь. Я в расстройстве топтался у дверей, не зная, к кому еще обратиться, когда одна из них сжалилась надо мной:

— Есть одна учительница, которая работала в то время. Она уже на пенсии, естественно, но, не исключено, согласится поговорить с вами и, возможно, вспомнит вашу маму.

Звали учительницу Карен.

Она жила в маленькой деревне, которая насчитывала не больше сотни домов, один-единственный магазин и церквушку. Я постучал в дверь и испытал огромное облегчение, когда та отворилась. Пенсионерка была обута в вязаные мокасины. В доме ее стоял запах свежевыпеченного хлеба с тмином. Не успел я заикнуться о своей матери, как Карен воскликнула:

— Зачем вы приехали сюда?

Я ответил, что это долгая история. Она попросила, чтобы я показал ей фото матери, и я протянул ей телефон, отыскав в его памяти снимок, сделанный еще весной, до отъезда родителей в Швецию. Карен надела очки и некоторое время пристально всматривалась в лицо матери, прежде чем сказала:

— Что-то случилось.

— Да.

Кажется, она ничуть этому не удивилась.

В доме у нее было тепло, но, в отличие от фермы деда, обогреваемой электричеством, здешнее тепло казалось уютным и ласковым, поскольку исходило от большого камина в гостиной, в котором жарко пылал настоящий огонь. Повсюду висели изготовленные вручную рождественские игрушки. А в доме деда я не заметил ни единого украшения, даже рождественской свечки в окне. Еще более разительным отличием стало то, что здесь на стенах висели фотографии детей и внуков Карен. Она сказала, что ее супруг скончался в прошлом году, но, несмотря на это, дом был полон жизни и любви.

Карен угостила меня чашечкой черного чая с медом, заявив, что не приемлет разговоров на пустой желудок. Мне пришлось подавить свое нетерпение. Наконец мы уселись подле камина. От обшлагов моих брюк, намокших от снега, повалил пар. В свойственной ей манере учительницы Карен посоветовала мне не спешить и излагать всю историю по порядку, чем напомнила мать, которая тоже стремилась придерживаться хронологии событий.

Я рассказал ей историю мамы. Уже в самом конце, когда брюки мои высохли, я пояснил, что приехал сюда в надежде выяснить, не стала ли смерть Фреи, случайная или нет, поворотным моментом, который и определил болезнь матери. Выслушав меня, Карен заговорила, глядя на огонь:

— Тильда любила природу сильнее других детей, которых я когда-либо учила. Играть под деревом ей нравилось куда больше, чем в классе. Она с удовольствием купалась в озере, собирала семена и ягоды. Животные ее просто обожали. А вот друзей она заводила нелегко.

Я спросил:

— За исключением Фреи?

Карен отвернулась от огня в камине и в упор взглянула на меня.