Ферма кентавров - [7]

— Эй, что за базар? — это подошёл Владимир Борисович. — Седлайте скорей, кинозвёзды! А то стемнеет…

Когда я чистила серого Ольгерда — одного из двух жеребцов на продажу, которых работала через день по очереди, на вторых тренировках, мне пришла в голову классная идея. Можно же не только выступать в большом спорте, но и работать на телевидении журналисткой. А что? Ведь многие знаменитые спортсмены потом становятся комментаторами.

И тут же представилась эта чудесная жизнь, интересная, не то что теперь, но сразу же вылез один вопрос. Я ведь буду участвовать в крупных соревнованиях, но передачу тоже интересней вести с чемпионата страны, а не с первенства области! Как это совместить?

Ещё почему-то, стоило представить мою будущую работу на телевидении, постоянно рядом со мной возникал Денисюк. Это было совершенно непонятно, он же не ведёт спортивную программу…

Из-за мыслей о будущем у меня всё не получалось войти в контакт с Ольгердом. Мы сбивали препятствия одно за другим и конечно же, Арсен сказал, что это я зазналась после того, как у меня взяли интервью.

А ночью Денисюк мне приснился. Кожаная курточка, белая рубашка, чёрные джинсы… Насмешливые глаза, чуть волнистые короткие волосы… Всё-таки он не просто симпатичный, а очень красивый.

ГЛАВА 2

Утром перед школой я сходила на конюшню ещё раз. Обычно мы бежим туда, едва проснувшись, чтобы успеть на утреннюю кормёжку. Дело в том, что у конюхов есть любимчики, которым всегда больше овса достаётся — конечно, за счёт других лошадей, и потом, они запросто могут полениться принести второе ведро воды, одно выпоят — и ладно, не проверят, хочет ли лошадь ещё. Но если б даже они правил не нарушали, всё равно мы ходили бы помогать. Так здорово, тащишь вёдра с водой, или овсом, а кони мечутся за решётками денников, ржанием тебя торопят, делаются от волнения очень красивыми: глаза большие, уши насторожены, ноздри трепещут… И оттого, что делаешь нужное дело, эти вёдра носить совсем не тяжело, хоть и приходится бегом бегать, чтобы те, кто стоит в дальнем конце конюшни, не изнервничались вконец, из-за того, что ближние уже едят, а к ним никто не торопится.

Интересно, когда пол моешь, поднимаешь такое же пятнадцатилитровое ведро — одно! — и руки чуть ли не отрываются. А тут в каждой руке по полному — и бежишь, только вода кляксами на пол плещет.

Или сено носишь на вилах, стараешься побольше захватить — тоже не тяжело, даже весело.

Короче говоря, когда твой конь ест у прямо у тебя из рук, это…. это так здорово, что прямо не знаю с чем сравнить. Так тепло и радостно делается… Поэтому обычно мы пропускаем только дневную кормёжку и то из-за школы.

…Я от ворот позвала:

— Борге-ез!

Борька, хоть пока меня и не видел, радостно, громко заржал и высунул голову в окошко, через которое задают корм.

Этим тут же воспользовался Баянист и куснул его за щёку.

Борька с грохотом отшатнулся, но не отошёл от решётки и танцевал перед ней, ожидая меня.

Восходящее солнце било в окна конюшни. В оранжевых утренних лучах плавала пыль. Когда в эти лучи попадал Боргез, его шерсть вспыхивала золотым блеском, а чёрные глаза делались карими и прозрачными.

Шаркала метла — конюх подметал центральный проход. Жеребец, баловался: обнимал меня шеей, прижимая к боку, — я, стоя в этом кольце, разбирала на пряди короткую гривку и думала: всё же наверное, повезло, что я осталась без родителей. Если бы я не попала в детдом, меня бы не нашёл Владимир Борисович и у меня бы не было Боргеза.

Это же так здорово, когда тебе радуются при встрече! Радуются просто потому, что ты пришла, радуются потому, что ты есть на свете. Люди так радоваться не могут, все девчонки и пацаны в нашем классе ругаются с родителями. Ведь стоит появиться дома, сразу начинается: «А ты сделал то? А ты сделал это? А почему в твоей комнате свинарник? А что ты получил? Покажи дневник! Ах ты лентяй, урод, горе моё, скотина!» Даже «здравствуй!» не говорят, когда домой дети приходят…

Боргез отпустил меня, сделал круг по деннику, потом ухватил зубами за куртку на плече. Нежничал. Это был обычный утренний ритуал — он берется за одежду, аккуратно-аккуратно, самыми кончиками резцов за крошечную щепотку ткани, и вытягивает шею, повисая на мне всей тяжестью головы. Я при этом должна почёсывать его морду, и он прикрывает глаза, опускает в стороны чуткие уши и наслаждается.

Сегодня вообще-то времени не было, но Борьку обижать не хотелось. И, прогнувшись назад — голова-то у лошади не маленькая и совсем не легкая! — я осторожно чесала мускулистые щёки-ганаши, коротенькую шёрстку на переносье и под чёлкой.

— Бо-орька ты мой золотой, у-у-у, мой ты хромоногий… — напевала я по человеческой привычке, но вполне могла бы и молчать. Сейчас мы с Боргезом думали вместе и были рады друг другу, тёплому утру, свежей соломе, уже постеленной конюхом на пол отбитого* денника.

— Виннифре-ед…

— Бая, Бая, Баяни-ист…

— Змею-юка моя!

— Руби-ин, Ру-убик!

В конюшню вошли наши. Тоже заглянуть к своим лошадям перед школой. А мне было пора. Я хотела до уроков купить газету с телепрограммой. Обычно у нас газеты приносит тётя Оля, но вдруг она в этот раз забудет или пойдёт в киоск слишком поздно, и всю программу раскупят. Очень бы не хотелось пропустить передачу Денисюка, надо же увидеть, как я выгляжу со стороны… И ещё, я на сто процентов была уверена, что Денисюк хотел мне что-то предложить — например, в другой передаче сняться, — но тут оператор начал ему показывать, что время ехать. Поэтому если даже на следующей неделе наша ферма в передачу и не попадёт, всё равно я хотела посмотреть «Островитян», чтобы понять, какой человек этот Кирилл Денисюк.