Ферма кентавров - [61]

Когда-то красивые, ярко-синие, как недоуздок, они сейчас были сплошь заляпаны грязью. Тесёмки, удерживающие их на месте, промокли, я сломала ноготь, стараясь их развязать. Как раз сейчас пригодился бы нож, но я даже не помнила, где потеряла его. Наверное, это случилось, когда я выбралась из «Форда», и думать не могла ни о чём, кроме боли.

Пришлось скорчиться у ног Боргеза и пытаться ослабить узел зубами. Ту ногу, которой я занималась, жеребец держал неподвижно, другая в этот момент беспокойно переступала, копала землю. Обычно пока я надевала или снимала бинты, Борька теребил мои волосы, но теперь он был слишком насторожен для того, чтобы баловаться.

Ватники под бинтами были стёганые, тоже синие. Там, где бинты прикрывали их, они сохранили этот яркий сочный цвет. Я сняла их, отжала, спрятала под куртку. Потом аккуратно скатала снятые бинты в рулончики, а потом заставляла Боргеза по очереди поднимать и держать на весу ноги, пока обматывала копыта, превращая их в тряпочные култышки.

Жеребец был так занят выслушиванием и вынюхиванием опасности, что не протестовал и не пытался избавиться от такого безобразия.

Пока я этим занималась, думала о том, что, поразительно, — у Боргеза от переживаний начались колики, резкая боль в животе. Владимир Борисович говорил, что такое может случиться с чистокровками, но я не очень-то верила. Колики бывают от неправильной кормёжки, от глистов… Но чтобы от переживаний?

Тем не менее, случилось именно так — на наше с Борькой счастье. И ещё повезло, что конюх решил ехать не в кабине машины, а рядом с лошадью, как полагается. Конюх заметил, что жеребцу плохо, что он пытается себя брыкнуть в живот, хочет лечь, вспотел от бо ли, и подал водителю сигнал остановиться.

Иначе бы я не догнала фургон и — самое страшное — Боргез мог умереть от боли. Чистокровки очень нежные…

Как положено при коликах, потом конюх водил Боргеза в поводу.

Наверное, с ними был кто-то третий — должны же они были послать за ветеринаром, лошадь же дорогая.

И тут на коневозку вышла я…

Точно! — осенила меня мысль. Нехорошее чувство тревоги, из-за которого я четыре часа назад — всего-навсего четыре часа! — убежала с уроков, пришло ко мне не просто так, это был отголосок страха и тревоги моего золотого Боргеза. Так же и боль, согнувшая меня в дугу, была отголоском его колик.

Ничего себе отголосочек!

Это был ещё один признак того, что мы с Боргезом были одним существом. Кентавром.

Дождь всё сыпался, и я, заканчивая обвязывать левую заднюю, подумала, что, наверное, конкурное поле раскисло от дождя и долго нельзя будет прыгать из-за того, что скользко. Владимир Борисович давно собирался завезти на поле песок, но никак не мог собраться окончательно и сделать.

Зато если после дождя потеплеет, трава пойдёт в рост…

13.30. Ого! Ну и долго же я провозилась! Надо уходить, уходить, уходить, иначе нас догонят даже пешком!

И мы торопливо пошли вперёд — сначала в гору, потом с горы, и снова в гору по жёлто-зелёному лесу. Я срывала ягоды с попадавшихся кизиловых кустов, не разбирая, спелые они или нет — очень уж хотелось пить.

Нашу дорогу пересекла другая. Я, не раздумывая, свернула на неё — надо было путать следы. Если погоня доберётся до леса по слабым отпечаткам копыт и выйдет на первую дорогу — пусть гада ют у развилки, куда мы двинулись дальше! Уловка с бинтованием копыт помогла, следов за нами не оставалось.

Новая дорога была не такой заросшей и я стала бояться, что сейчас мы снова выскочим прямо на трассу, где нас будет поджидать коневозка. Бояться было глупо, если бы мы подходили к трассе, слышны были бы моторы проезжающих машин. И если бы даже случилось такое, почему именно в этом месте окажется серебристый фургон, откуда водитель узнает, где мы?

Но я боялась всё равно, ничего не могла сделать со страхом, пришлось идти вместе с ним.

Снова перекрёсток — я опять свернула, потом сменила направление ещё раз и успокоилась окончательно только когда мы с Боргезом оказались даже не на дороге, а в какой-то глубокой канаве, над которой тесно сплетались деревья и кусты.

15.30

Ноги у меня гудели. Умнее всго было бы тихонько стоять на месте и ждать сумерек, а потом выбраться на поля и спокойно идти. Хотя мы петляли, заблудиться было невозможно. Всегда, в какую бы глушь не забиралась пешком или верхом, я чувствовала, где дом так, словно во мне был компас, стрелка которого всегда одним концом указывала на ферму. Только дело в том, что стоять было просто невозможно. Боргез вымок, но его шкура оставалась тёплой, даже горячей, а вот я совершенно замёрзла, даже пальцы онемели, словно в мороз. На ходу казалось немного теплей, хоть при каждом движении в кроссовках противно чавкала вода и холодные мокрые штанины джинсов липли к ногам.

Пыталась я отжать свою куртку, но намокшая ткань сделалась такой жёсткой и грубой, что у меня просто не хватило на это сил. К тому же свитер оказался ничуть не суше куртки, для тепла надо было и его отжимать, а заставить себя раздеться почти совсем, оставшись в одной майке, я не смогла, разозлилась от этого и обиделась, беспомощно выругалась, попыталась заплакать, но слёз в глазах не было.