Ферма кентавров - [53]

Мы прошли маршрут один раз. Я, оглянувшись, увидела на лице иностранца чистый восторг и ни капельки не удивилась.

Мы делали то, для чего были созданы, и делали это хорошо.

Я подумала, что надо запомнить этого человека, может, встретимся на международных соревнованиях года через три!

Ведь если раньше я загадывала, попаду или нет на Олимпиаду, то теперь точно знала: попаду!

— Ещё раз! — крикнул Костик.

Мы подумали, что надо будет его всё же укусить. Как будто без него не ясно, что делать!

Второй раз короткий маршрут мы прошли так же чисто, но ещё веселей. После каждого прыжка Боргез так отбивал вверх задними ногами, что будь мы конём и всадником, мы бы расстались, я просто вылетела бы из седла.

Труба всё пела, и я не мешала жеребцу играть.

Может, мне просто казалось, но тогда и Боргезу тоже казался этот далёкий звук. Он заржал в ответ на сигнал трубы.

Если бы мы не слышали пения фанфары, мы бы на такое не пошли.

На краю, отдельно, стоял тройник. Наверное, это дядя Серёжа, расставляя препятствия, сделал его слишком высоким, а у Костика, видно, не хватало роста опустить самую верхнюю из трёх жердей, поэтому он притворился, что просто это препятствие не замечает и нам не сказал его прыгать.

Сто шестьдесят.

Или сто семьдесят.

Как препятствие на чемпионате мира.

Мы зашли на него, прыгнув канаву. Два наши сердца замирали от страха и восторга.

Прыжок! Я зарылась в гриву лицом.

Нет стука, нет грохота падающих жердей…

Когда жеребец приземлился, я оглянулась. Препятстие стояло.

— Дура! Повёрнутая! — орала Аня.

Я вскинула вверх обе руки, точно так же, как делал это Алый Всадник. Пусть это не по правилам, пусть так не должны поступать спортсмены на соревнованиях.

Мы победили!

Это был наш день!

ГЛАВА 13

Ночью я плакала.

Прошедший день был самым счастливым в моей жизни. Такое счастье просто не может повториться.

И ещё мне было совершенно непонятно, как жить дальше — ведь я изменилась, стала совсем другой, а всё вокруг осталось прежним.

Когда я проснулась утром, мне казалось, будто сон ещё продолжается, я умывалась, одевалась, ела пшённую кашу и всё это время видела себя как бы со стороны, и ждала кажудю секунду, что кто-нибудь заметит, как я изменилась.

Никто не замечал.

А мне было так неудобно, как неудобно ходить в одежде, из которой выросла. Теперь я понимала, почему не может Машка включиться в нашу жизнь.

Если ты испытала большое счастье или большое горе, трудно после этого жить, как ни в чём ни бывало.

После завтрака я побежала на конюшню к Боргезу, и в том, как он потянулся ко мне, во всплеске его чувств услышала отголосок вчерашнего счастья и поняла, что мой золотой конь тоже всё помнит и тоже стал другим…

По дороге в школу Машка вслух мечтала о том, как с Владимиром Борисовичем поедет выбирать себе нового жеребёнка. А я рассказала ей о том, что зачем-то меня ищет Олег. Но Машка мыслями была далеко. Оказывается, в прошлую субботу она тоже говорила с Романом Ивановичем. Он объяснил, что в новой инкарнации Карагач, скорее всего, будет человеком, но не надо из за этого расстраиваться, потому что всё равно она сможет найти коня, который бы подходил к ней, как подходит замку ключ, и всё будет как надо.

За разговорами мы не заметили, как дошли до школы.

— О! Буратина! — услышала я.

Оглянулась — на бордюрчике возле газона, прямо напротив окон директорского кабинета, устроилась покурить компания Крапивихи. Сама Тонька сидела в центре.

Мне стало интересно, что сейчас будет. Причём так отстранённо интересно, словно это происходило не со мной. Страшно не было. И совсем не потому, что рядом шла Машка. Просто, наверное, нельзя бояться, после того, как почувствуешь, что можешь побеждать.

— Заткнись ты! Чего к девчонке првязалась?

Вот тут меня от затылка до пяток словно пронизало ударом тока и я чуть не застыла на месте.

Это говорила Крапивиха!

И она продолжила, а я шла независимо, только страшно жалела о том, что не могу смотреть спиной и видеть её лицо в этот момент.

— Заладили, «буратина», «буратина»! Ты на себя посмотри, Ленка!

Мы с Машкой, гордые и независимые, вошли в темноватый школьный вестибюль, дверь хлопнула у нас за спинами пушечным выстрелом, отрезая нас от солнечного утреннего двора, и тут Машка восхитилась:

— Чудеса дрессировки!

Я должна была радоваться, но вместо этого на душе было пакостно, так, словно я соврала другу или втихаря ото всех одна сожрала какую-то вкусность — в Тонькином голосе звучало искреннее уважение.

Здорово чувствовать себя победительницей — пока не видишь побеждённых тобой.

Мне всегда хотелось быть похожей на спокойного и сурового героя песен Виктора Цоя. Того, который говорит: «Я никому не хочу ставить ногу на грудь».

Я хочу побеждать себя. Преодолевать препятствия. Но, выходит, победителем нельзя стать, если нет побеждённых? Или можно?

Раньше такие мысли просто не пришли бы мне в голову. Когда мы с Боргезом опрокинули Крапивиху в кусты, я считала, что мы поступаем правильно. И потом ещё долго думала точно так же, сомневалась только, надо ли было её отпускать живой. А сейчас потеряла счастливую уверенность и словно острыми коготками по мозгу, в голове царапался вопрос: могут ли сволочи уважать нормальных людей? Или только ещё больших сволочей?