Феноменология - [15]
Следовательно, когда Кожев показывает во «Введении» к своей книге о Гегеле, что метод «Феноменологии духа» есть метод и Гуссерля, «чисто дескриптивный или недиалектичный» (р. 467), то, без сомнения, он не так уж и неправ. Вместе с тем следует добавить, что гегелевская Феноменология завершает систему, она есть тотальное повторение тотальной действительности в абсолютном знании, в то время как гуссерлевская дескрипция вводит постижение «самой вещи» по ту сторону всякого высказывания, она никогда не заканчивает процесс самополагания и самовычеркивания. Ведь дескрипция есть сражение языка против самого себя во имя достижения первичности (можно по этому поводу отметить, кроме того, замечательное сходство «стиля» Мерло-Понти и «стиля» Бергсона). В этом сражении неудача философа, логоса несомненна, поскольку первичное, будучи описанным, уже не является первичным. У Гегеля, напротив, непосредственное бытие, так называемое «первичное», уже есть логос, смысл, оно ни в коей мере не является результатом регрессивного анализа, абсолютным началом бытия. Невозможно «рассматривать начало как нечто непосредственное, но как опосредованное и вытекающее, поскольку оно само по себе детерминировано результатом» (Наука логики). «Никакой объект, поскольку он представляется как некая внешняя вещь, как нечто удаленное от разума, как нечто независимое от него, не может противиться разуму, не может перед его лицом обладать некой особенной природой, не может быть не пронизан им» (там же).
Итак, очевиден тотальный конфликт между гегелевским рационализмом и Гуссерлем. Тем не менее феноменологический проект в своем основании содержит противоречие, поскольку, означивая с помощью языка некое дологического означаемое в бытии, он оказывается никогда не завершимым, ибо диалектично отражает бытие к смыслу через интенциональный анализ. В этом случае истина есть становление, а не только «актуальная очевидность», она есть воссоздание и корректировка следующих друг за другом очевидностей, диалектикой очевидностей. «Истина, — пишет Мерло-Понти, — есть иное имя отложения, которое само по себе есть присутствие всех присутствий в нас самих» (О феноменологии языка см. Problème actuels de phénoménologie, p. 107). Истина есть Sinngenesis, генезис смысла. Отсюда следует, что если полагают, что «Феноменология духа» есть воинствующая философия, то все же еще философия не победившая (Мерло-Понти), если понимают гегелевский рационализм как открытый, а систему как этап, то оказывается возможным соединить Гуссерля и Гегеля в следующем высказывании из «Философии права»: «Мы хотели бы видеть истинное в форме результата» — но при том условии, что этот результат был бы одновременно моментом.
Часть вторая. Феноменология и науки о духе
Глава I. Позиция отношения
1. Как мы уже сумели увидеть, проблема гуманитарных наук не является простым приложением к феноменологическому образу мысли. Как раз наоборот, можно сказать, что в некотором смысле она — его центр. В действительности Гуссерль, исходя из наличия кризиса психологизма, социологизма, историцизма, намеревается восстановить значимость науки в целом и гуманитарных наук в частности. Психологизм претендует на сведение условий правильного познания к действующим условиям психики, подобно тому как логические принципы, гарантируя это познания, в свою очередь, сами гарантированы законами, установленными психологией. Социологизм пытается показать, что любое знание может быть в конечном счете сведено к факторам социальной среды, в которых это знание разрабатывается, а историцизм, подчеркивая зависимость этой среды от исторического становления, доводит это обесценивание знания до предела: окончательный анализ показывает, что в каждой цивилизации, а внутри каждой цивилизации каждый исторический момент, а внутри каждого момента индивидуальное сознание создают архитектуру мифов, вырабатывая Weltanschaunng[17]: именно в философии, в религии, в искусстве это «видение мира» выражается лучше всего. Но, в конце концов, и наука — это также «видение мира». Немецкий философ Дильтей, влияние которого на Гуссерля было значительным, оказывается центральной фигурой этой релятивисткой философии.
