Феноменология галлюцинаций - [11]

]. Вдруг Лашков, к величайшему своему ужасу чувствует, что крокодил уже поглотил его, что он, Лашков, уже находится в чреве этого животного; вследствие этого, желая выбраться на свет божий, он и должен был с большим трудом прокладывать себе дорогу, медленно продвигаясь вперед по внутренностям животного. «<…> я живо тогда чувствовал [свидетельствует больной], что тело мое стеснено со всех сторон и что я не иначе, как с чрезвычайными усилиями могу продвигаться вперед <…> одним словом, я чувствовал себя именно так, как будто бы я в самом деле попал в чрево крокодилово, подобно пророку Ионе, пребывавшему во чреве китовом три дня и три ночи…»

[Кандинский 1952: 67]

Бредовое представление здесь невозможно отделить от осязательного галлюцинирования.

Почему для наших целей так важно показать зависимость экстраекции от бреда? Потому что, с одной стороны, именно тот факт, что экстраекция является семиотически неопределенной, служит доказательством ее нереальности в обыденном смысле, поскольку реальность, по нашему мнению, обоснованному в работах [Руднев 1996, 2000], вернее, то, что в обыденном сознании называется реальностью, есть не что иное как сложным образом организованная знаковая система. Экстраективная же реальность не имеет знакового характера, поскольку в ней отсутствует план выражения, или его наличие невозможно верифицировать. В этом смысле экстраективная реальность ближе к принципиально несимволизируемому Реальному Лакана (галлюцинация – это «реальное, отторгнутое от первоначальной символизации» [Лакан 1998: 414]).

Поэтому когда субъект в экстраективном состоянии достигает каких-то важных вещей, он может использовать в дальнейшем две противоположные стратегии. Первая будет заключаться в том, чтобы сохранить галлюцинаторно добытую истину для себя и следовать ей в одиночестве. Так субъект сможет воспользоваться этой истиной во всей ее чарующей полноте, но не сможет рассказать о ней другим людям, так как для того, чтобы рассказывать о чем-либо, нужны знаки. Вспомним знаменитую максиму «Логико-философского трактата»: «6.521 <…> люди, которым стал ясен смысл жизни после долгих сомнений, все-таки не могли сказать, в чем этот смысл состоит». Витгенштейн, таким образом, выбирает первую стратегию.

Но возможна и противоположная стратегия, которую выбирают Даниель Шребер и Даниил Андреев – рассказать людям о своих экстраективных прозрениях. Именно для этого необходима система бредовых представлений, именно бред, который не противится семиотизации, а в каком-то смысле ориентирован на нее. Бред это коммуникативный мост, связывающий экстраективный мир с обыденным миром. Смысл этой связи, этого бредового послания из экстраективного мира в обыденный мир – в свидетельстве победы психотического мышления над душившей его петлей коммуникативных неудач в предпсихический период. Развернутый экстраективный дискурс – это ответ загоняющему в тупик авторитарному сознанию, которое с точки зрения Грегори Бейтсона и его коллег довело человека до шизофренического расщепления. Это вторичная интеграция и обретение способности к коммуникации по ту сторону двойного послания и теории логических типов. В случае Шребера это был его ответ доктору Флешигу, в случае Даниила Андреева – Сталину и всей российско-советской авторитарной государственности в целом, в случае Иисуса – фарисейско-иудаистскому сообществу, в случае Витгенштейна – Расселу и всей Кембриджской университетской авторитарной казенщине. В любом случае развернутый экстраективный дискурс – это вызов со стороны психотической личности посюсторонней Власти – родительской, врачебной, политической, академической, религиозной (ср. также [Фуко 1997]).

4. Экстраекция и реальность (вместо заключения)

В средневековом корейском романе «Облачный сон девяти» рассказывается о том, как девять персонажей прожили долгую жизнь, полную приключений, но перед смертью им явился монах (буддийский, конечно) и объявил, что все то, что они рассматривали как свою жизнь, было их коллективной галлюцинацией (подробнее см. [Руднев 1994]).

Важность проблемы экстраекции в сугубо философском контексте, таким образом, упирается в тот факт, что не только галлюцинирущему невозможно доказать, что его мир не существует, но и обычный человек не может доказать самому себе, что реальность, в которой он существует, не является галлюцинацией (проблема первой медитации Декарта).

Витгенштейн писал, что солипсизм и реализм – это одно и то же, если они строго продуманы (5.63). Парадоксы, как известно, существуют не только в теории множеств, ими полна логика существования и логика вымысла. С одной стороны, это муровский «парадокс ручных тигров», который кроется в двойственности понятия существования как предиката и как квантора. Пропозиция «Ручных тигров не существует» квантифицируется, как «Существуют (квантор) такие ручные тигры, которых не существует (предикат)» [Moore 1959].

С другой стороны, если мы знаем, что «Шерлок Холмс не существовал», то можно сказать, что пропозиции «Шерлок Холмс жил на Бейкер-стрит» и «Шерлок Холмс жил на Парк-лейн» одинаково ложны или бессмысленны, что противоречит нашей языковой интуиции, согласно которой первое в каком-то смысле истинно, а второе скорее ложно [