Феноменальный Жижек - [2]

В арсенале Жижека есть две шутки, объектом которых (в каком-то смысле) является его читатель. О первой я уже сказал: книги Жижека кажутся легким чтением, и во многих отношениях так оно и есть; однако их автор является также исключительно сильным мыслителем, воспитанным в высоких традициях европейской философии. Вторая шутка состоит в том, что Жижек вовсе не постмодернист. По сути дела, он настроен крайне враждебно по отношению ко всему этому течению мысли, о чем со всей ясностью свидетельствует его последняя книга. Хотя ему и случалось драпироваться в постмодернистские одеяния, он никогда не испытывал ничего, кроме презрения, к таким вещам, как мультикультурализм, антиуниверсализм, теоретический дендизм и модная одержимость культурой. Книга “В защиту проигранных дел” бросает вызов расхожей мудрости, полагающей, что идеологии исчерпали себя; что метанарративы иссякли; что эра всеобъемлющих объяснений подошла к концу и что идея глобальной эмансипации пошла ко дну, как бывший владелец “Daily Mirror”.

В этом отношении Жижек предельно серьезен, хотя в его позиции наличествует также и присущий ему элемент своеволия. Он начал свою публицистическую карьеру как своеобразный постмарксист, а теперь вернулся к марксизму. Душевный облик Жижека отмечен строптивостью, заставляющей его по-мальчишески выворачивать воспринимаемые идеи наизнанку. Парадокс для него - стилистический эквивалент диалектического мышления. И нет ничего более парадоксального, чем попытка вскарабкаться на борт революционного корабля в тот самый момент, когда он получил пробоину ниже ватерлинии. Чем большую респектабельность он приобретал, тем менее привлекательным становилось политическое дело, которому он служил. Ему достаточно почувствовать малейший привкус ортодоксии, чтобы начать от нее отбрыкиваться; поэтому есть своя (извращенная) логика в том, что сегодня, когда марксизм не в моде, он почувствовал необходимость вернуться к нему со всей определенностью. В этой книге, как и в нескольких предшествовавших, Жижек настаивает на том, что постмодернистская техника (ирония, парадокс, латеральное мышление, множественность аспектов рассмотрения и даже иногда ничем не прикрытая неискренность) может быть поставлена на службу вполне традиционным позициям.

Жижек прекрасно осознает всю “возмутительность” проигранных дел, в защиту которых он выступает в своей книге: его основной тезис состоит в том, что существует “искупительный” момент, который может быть извлечен из таких обанкротившихся революционных начинаний, как якобинство, ленинизм, сталинизм и маоизм. Жижек ни в коей мере не является защитником политического террора: так, Мао в его изображении - массовый убийца, которого нимало не тревожит, что “половина населения Китая может умереть” во время Великого скачка, как и то, что ядерная война может нанести непоправимый ущерб нашей планете - ведь космос останется в основном неповрежденным. Цель Жижека не в том, чтобы оправдать столь безумные взгляды; его задача - смутить спокойствие либеральных представителей среднего класса, слишком легко отделывающихся от размышлений на подобные темы. Преследуя эту цель, Жижек делится с читателем целой россыпью политических и философских откровений, но остается неясным, в какой мере они подтверждают (или опровергают) основной тезис его книги.

Возьмем, к примеру, его “защиту” романа Хайдеггера с нацизмом в 30-е годы и заигрывания Мишеля Фуко с иранской революцией сорок лет спустя. Оба эти “увлечения” представляются Жижеку глубоко сомнительными, но они по крайней мере свидетельствуют о стремлении того и другого к революционным переменам, хотя Хайдеггер и Фуко “поставили не на ту лошадь”. За подобным образом мыслей просматривается зависимость Жижека от влиятельного французского философа Алена Бадью, которому в рецензируемой книге посвящено несколько любовно-критических страниц. Для Бадью осмысленная в этическом и политическом отношении жизнь состоит в несгибаемой приверженности некоему “событию”, которое непредсказуемо свершается на мировой сцене, трансформирует координаты человеческой реальности и с головы до пят преображает мужчин и женщин, сохраняющих ему верность. В качестве примера такого события атеист Бадью приводит жизнь и смерть Христа.

В таком понимании сказывается известный галльский формализм. Как и при экзистенциалистском подходе, специфическое содержание искупительного события зачастую меркнет перед чудесным фактом его свершения; во всяком случае, содержание далеко не всегда определяет суть дела. Жижек согласен с Бадью в том, что лучше, несмотря ни на какие бедствия, сохранять верность такому откровению истины, чем оставаться к нему безразличным; с этим, конечно, трудно согласиться. Нет ничего достойного восхищения в верности ради самой верности. А безразличие - не самое тяжкое из преступлений. Французская радикальная мысль часто обращалась к контрасту между неким привилегированным моментом истины и тупой неаутентичностью повседневной жизни, и Бадью в этом плане - не исключение. Такая этика носит на себе отпечаток духовного элитизма, который трудно примирить с содержащимися в книге Жижека размышлениями (весьма суггестивными) об идее демократии.