Феномен войны - [4]

Ещё одной широко распространённой формой является поношение власть имущих. Проклиная президентов, сенаторов, судей, губернаторов, ты как бы возносишься над ними в глазах окружающих и в своих собственных. Лозунг «долой!» не требует ни логических аргументов, ни изучения проблемы, он тешит души безотказно. Уместен был бы вариант Декартовой формулы: «Поношу — следовательно возношусь».

Отдельным томом — самоутверждение в любовных романах и приключениях. Дон Жуаны и Казановы всех времён и народов дают нам миллионы пикантных инструкций к тому, как заполнять жизнь тем, что для Онегина было «измлада и труд, и мука, и отрада». Сам словарь волокитства выдаёт его спортивно-игровую сущность: «любовные победы», «сломил её сопротивление», «осаждал непокорную», «не везёт в картах, повезёт в любви».

Если же человеку не удалось найти пути к утолению страсти к самоутверждению, он заболевает. Болезнь эта получила название «депрессия». Наиболее популярными лекарствами от неё стали алкоголь и наркотики. Они не излечивают, но служат какое-то время обезболивающим средством. Я знал нескольких русских литераторов советских времён, доведённых до запойного пьянства цензурным гнётом и невозможностью свободно творить и печататься. После эмиграции на Запад и получения выхода к читателю, пьянство ослабевало или совсем прекращалось.

У страсти к самоутверждению есть одно печальное свойство — она ненасытима.

Бывают, конечно, счастливцы, которые могут сказать себе: «Я достиг всего, чего желала душа моя, и теперь готов удалиться на покой, оставить противоборство, наслаждаться чистым созерцанием». Но и в прошлом, и в настоящем мы найдём тысячи примеров того, как человек на вершине успеха спрашивает себя: «Ну, достиг — а дальше что? Ну, завоюю сердце и благосклонность ещё одной красавицы — двух, трёх, четырёх — а дальше что? Ну, заработаю на биржевой игре ещё миллион — два, три, десять — а дальше что? Ну, сочиню ещё десяток песен, выпущу новый альбом дисков, сорву аплодисменты переполненных залов — и что?».

О чём тоскует царь Экклезиаст? Что заставило Льва Толстого на вершине успеха оставить писание романов на 20 лет? Почему стал отшельником прославленный Сэлинджер?

Примеры судеб знаменитых художников, поэтов, музыкантов, пришедших к полному душевному краху, можно исчислять сотнями, если не тысячами. Да, ненасытимость страсти к самоутверждению помогала им творить, искать всё новые и новые формы самовыражения. Но согласились бы они ступить на свой путь, если бы заранее знали, что их ждёт в конце? Недаром Пастернак писал:

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью убивают,

Нахлынут горлом и убьют![5]

Увы, не только прославленные творцы, но и все безжалостные завоеватели оставались людьми и жаждали самоутверждаться до бесконечности. Не мог Александр Македонский насытиться завоеванием Персии, Чингис-хан — Китая, Батый — Руси. Карл Двенадцатый Шведский, покинув родину навсегда в 18 лет, провёл в походах двадцать лет своей недолгой жизни (он погиб 38-летним) просто потому, что только это занятие доставляло ему полное удовлетворение. Мне кажется, образ именно этого монарха, стоял перед внутренним взором Бродского, когда он сочинял «Балладу и романс короля» в поэме «Шествие»:

Жил-был король, жил-был король,

Он храбрый был как лев.

Жил-был король, жил-был король,

Король без королев.

Он кроме хлеба ничего

Не ел, не пил вина.

Одна отрада у него

Была — война, война![6]

Забегая вперёд (подробнее о завоевателях мы будем говорить во второй части), можно задать себе вопрос: как могли Наполеон и Гитлер совершить, с разрывом в 130 лет, одну и ту же погубившую их роковую ошибку — вторгнуться в Россию, оставив за спиной такого непримиримого врага, как Англия? Оба уже имели к моменту похода на восток в своём подчинении почти всю Европу. Используя её промышленные ресурсы, они конечно могли бы за пять-шесть лет выстроить мощный флот, способный тягаться с британским, и осуществить высадку сухопутной армии на «туманный Альбион». Я не нахожу другого ответа, кроме одного: у обоих не было терпения провести пять-шесть мирных лет. Война для обоих была наркотиком, единственной формой самоутверждения, которая приносила утоление их томящемуся духу.

Если все пути к осуществлению свободы исчерпаны, если алкоголь и наркотики перестают помогать, у человека всегда остаётся последний вариант: самоутверждаться через преступление.

Да, как огонь может нести нам и спасительное тепло, и убийственный пожар, точно так же и страсть к самоутверждению может выразиться не только в творческой энергии, но и в самых разрушительных деяниях. Она пронизывает дух соперничества, порождающий зависть одних и высокомерие других. Она толкает человека тиранствовать над женой и детьми, унижать сослуживцев, мучить животных. От сдирания скальпов американским индейцем до стрельбы по одноклассникам и сослуживцам, от браунингов анархистов до бомб джихадистов — всюду мы видим многоликую маску страсти самоутверждаться любой ценой.

Решаясь на преступление, ты вступаешь в противоборство не с жертвой его, а со всей могучей правоохранительной системой государства и можешь гордиться мощью выбранного тобою противника. Ты можешь быть абсолютно уверен в свободе своего выбора, а это всегда придаёт ореол полной независимости. Недаром образ преступника так часто окрашен почтительным интересом поэтов и писателей. Макбет у Шекспира, Карл Моор у Шиллера, Фауст у Гёте, Печорин у Лермонтова, Жюльен Сорель у Стендаля, Жан Вальжан у Гюго — все они подсвечены глубоким сочувствием авторов. Цветаева была зачарована реальными разбойниками — Разиным и Пугачёвым, сочинила разбойника Егорушку («Ухитримся-ка, Егор, жить поплоше. / Удавиться нам от жизни хорошей»),