Феномен режиссера Филина - [15]

Глава 7

В эту ночь я спал плохо. Мне то и дело мерещилось, что кто-то пытается проникнуть к нам в квартиру. Один раз в полусне показалось, что какой-то тип, вытянувшись шнурком, пролез через замочную скважину в комнату и, набросившись на Феликса, принялся душить его. Я проснулся с громко колотящимся сердцем. Огляделся, чтобы убедиться, что это только сон, но внезапно обнаружил, что ночная штора, наполовину прикрывающая окно, слегка шевелится. Я всмотрелся, надеясь, что мне это только показалось, но сомнений быть не могло — она шевелилась.

Я нервно проглотил слюну и, казалось, так громко, что тот, кто прятался за шторой, услышал и затаился, потому что временно штора перестала шевелиться. Теперь не приходилось сомневаться, что там кто-то спрятался. Злость овладела мной. «Погоди, сейчас я тебе покажу», — послал я мысленно ему угрозу и, осторожно встав с постели, взял табурет и, держа его наготове, на цыпочках подошёл к окну.

Штора вновь зашевелилась. В этот момент я с силой отдёрнул её в сторону и обнаружил, что за шторой никого нет. Форточка была открыта, и когда дул ветер, мягкая ткань начинала колебаться.

Я сплюнул от злости и, поставив табурет на палас, уселся на него, чтобы прийти в себя. Мышцы мои продолжали оставаться напряжёнными, а сердце колотилось громко и часто.

Посидев так и отдышавшись, я закрыл форточку и прошёл на кухню, захватил там чугунную пепельницу и, крепко сжав в руке, прошёл в гостиную. Чтобы успокоиться и уснуть, я должен был убедиться, что в квартире никого постороннего нет. Сделав обход и тщательно осмотрев тёмные углы, заглянув даже под журнальный столик, я наконец доказал себе, что опасаться некого. Вернувшись в спальню, положил пепельницу под подушку и вытянулся под одеялом.

Сон пропал. Феликс спал на соседней кровати, и оттуда доносилось ровное, спокойное дыхание.

«Удивительно, как он может оставаться таким спокойным? — думал я. — А если бы опасность угрожала мне, смог бы я держать себя так же, как он? Мне-то сейчас ничего не грозит. Почему же тогда меня всё так пугает?»

На следующий день меня вызвали в редакцию. Необходимо было срочно отлучиться на несколько часов. Уходя, я попросил Феликса никуда не выходить и никому не открывать дверь. Он засмеялся.

— Ты относишься ко мне, как к ребёнку. Мне же не пять лет.

— Я прошу тебя ради нашей дружбы, обещай мне.

— Ладно, иди, — согласился он. — Посижу в изоляции.

Я ушёл, но сердце моё оставалось неспокойным, и я постарался справиться с делами как можно раньше. Но когда я вернулся, на звонок никто не ответил, пришлось открывать дверь собственным ключом. Руки мои дрожали, и ключ упорно не хотел попадать в замочную скважину. Наконец замок поддался, и не успел я распахнуть дверь, как услышал в спальне стоны.

Меня бросило в жар, и сердце испуганно ёкнуло. Я метнулся в комнату. Феликс лежал на кровати лицом вниз, голова свешивалась с края. Он стонал. На полу рядом стоял таз.

— Ты жив? — рухнул я на колени перед кроватью. — Что случилось? Тебя ранили?

— Наверно… отравился… — сквозь судороги, пробегающие по телу, простонал он.

Я опять бросился к телефону и вызвал «скорую помощь». Феликса увезли, сделали промывание желудка, и вскоре он вернулся домой.

Как позднее рассказал мне Феликс, в моё отсутствие ему захотелось отведать консервы из кальмаров, которые оказались некачественными, и приди я часа на два-три позже, дело могло кончиться плохо.

После больницы Феликс выглядел неважно, он побледнел, осунулся, под глазами появилась синева. Взгляд стал усталым, безрадостным. Мне показалось — что-то в нём надломилось.

— Ты устал? — осторожно спросил я, пытаясь выяснить его состояние.

До конца эксперимента оставалась одна неделя, но именно её я больше всего опасался, именно последняя неделя казалась мне страшной, роковой.

— Может, прекратим эксперимент? Считай — мы выиграли. Полтора месяца упорно отбиваемся от… — я хотел сказать «смерти», но почему-то никак не мог произнести это слово вслух и после запинки добавил — … от болезней.

— Что ты, впереди самая интересная неделя, — устало улыбнулся друг, но лицо его оставалось подавленным.

— Но я же вижу, как ты устал. Ты измотан физически, — запротестовал я.

— Да, устал, — согласился Феликс, — но это ничего не значит. Моё мнение прежнее. — Он задумался и через минуту сказал: — В фильмах часто приходится пользоваться услугами каскадёров. Вот люди, которые превратили игру со смертью в профессию. Но чего же они добиваются, ради чего рискуют? Ведь их лица не показывают крупным планом. Искусство их заключается в том, чтобы выжить в наихудших условиях. Они прыгают с десятиметровой высоты, проходят через огонь, опускаются под воду, срываются на автомобилях в пропасти и остаются живы. Каскадёры обладают недосягаемой для многих нас способностью выживать, умением находиться на волосок от гибели и сохранять эту дистанцию. В награду им — чувство удовлетворения, профессиональное чувство собственного достоинства и осознание той грани, которой мы, простые люди, не замечаем — грани между жизнью и смертью. Они сознательно идут на риск, перед нами на экране мелькают только их тела, лиц мы не видим. Они должны одной пластикой тела сыграть так, чтобы подмена актёра каскадёром для зрителей оставалась незаметна. Я, к сожалению, в своём эксперименте не могу воспользоваться такой подменой, я должен сам, как каскадёр, сознательно бросить вызов смерти, осознать грань человеческих возможностей в повседневной жизни, понять влияние способностей, таланта человека на степень его восприимчивости: талант и обречённость — как они взаимосвязаны? Почему многие таланты погибают в расцвете творческих и физических сил? Особая восприимчивость, помогающая по-особому видеть и воспроизводить мир — не в ней ли кроются ростки будущей гибели, и неужели её невозможно предотвратить?