К вокзалу добирались пешим ходом. На изгибе одной из центральных асфальтированных улиц, которая в этом месте переходила в небольшую площадь с цветочной клумбой посередине, из проносившегося какого-то не в меру веселого грузовика просыпались на асфальт стеклянные иголочки, блестящие, шуршащие и — великое множество. Поверхность асфальта в одно мгновение будто инеем окидало. Веселый грузовик, не останавливаясь, понесся в сторону городских окраин, скорей всего — на городскую свалку. И тут же по рассыпанным стеклянным палочкам проехал негромкий, весь какой-то плавный «икарус» интуристского назначения. Из-под его широких скатов послышался отчетливый хруст ломающихся хрупких изделий (Потапов едва не произнес «созданий»). Стеклянные эти палочки столь явственно и в то же время безропотно ломались, что Потапов с Настей, не сговариваясь, поёжились.
На бульваре, ведущем к вокзальной площади, в тени густо-зеленых аккуратных молоденьких лип, еще не признающих завтрашней осени, расположилась как бы небольшая ярмарка: множество столиков, тележек, лотков, уставленных снедью — жареной рыбой, котлетами, плюшками-пампушками, соками, пепси-колой, лимонадом, усыпанные конфетами, печеньем; тут же ящики с яблоками, сливами, сладким перцем. В ногах путались использованные картонные стаканчики. Тянуло душноватым, жирным дымом от двух жаровен с шашлыками и цыплятами. Народу возле угощений — негусто. Трудовой день в разгаре. Питались тут в основном приезжие и проезжие, что проникали на бульвар с привокзальной площади, ориентируясь на запахи и на звон порожних бутылок.
Потапов ухватил с прилавка пластиковый мешочек с изображением волка, мысленно поедающего зайца, набросал в пакет пирожков, насовал туда же бутербродов, конфет, уложил четыре бутылки пепси. Расплатился. И тут Настя, наблюдавшая за Потаповым, глазам своим не веря, засекла молниеносное движение потаповской руки, нырнувшей куда-то за баррикаду из сигаретных пачек, выложенную на одном из столиков разбитной коробейницей с одутловатым, густо осыпанным пудрой лицом.
В руке Потапова скользкой рыбиной посверкивала бутылка коньяка. Не таясь, держа посудину зажатой меж двух пальцев, Потапов направился в сторону вокзала, не только не расплатившись за «три звездочки», но даже не оглянувшись на остолбеневшую буфетчицу.
Вспоминая случившееся, Настя так и не смогла решить, что ее тогда потрясло больше: то, что Потапов совершил кражу, или то, что смолчала, не подняла бучу буфетчица?
Нагнав Потапова у привокзальной площади, Настя мягко, но решительно отобрала у него бутылку. И бегом, словно эстафетную палочку, отнесла «товар» на прежнее место. Тетка принять его наотрез отказалась. Замахала на девушку руками, как на привидение. С лица торговки, будто снег из свинцовой тучки, просыпалась пудра. На пирожки с саго.
— Знать ничего не знаю! — оттолкнула разгневанная женщина протянутую Настей бутылку. Девушка растерянно оглянулась по сторонам и возле соседнего столика отметила человека в милицейской форме.
«Вот теперь ясненько, почему старуха от коньяка шарахнулась». Проворно сунув золотоголовую стекляшку в близстоящую урну, девушка заторопилась на вокзал.
Потапова Настя обнаружила в зале ожидания. Он сидел на диване и… курил. Некурящий Потапов дымил как паровоз! Идиотски пыхтел, не взатяжку. Дурачился, балагурил, нарываясь на скандал. По правую руку от Потапова терпеливо морщился какой-то очкарик, пожилой, напоминавший сельского учителя. По левую — величественная дама, тоже в возрасте, с негнущейся спиной, с очень высоким туловищем. Потапов дымил нагло, откровенно, вызывающе. И никто ему не перечил, даже крепкий еще парень, одолживший директору сигарету и сидевший в данную минуту напротив «инцидента». Наоборот, все как бы даже радовались этому обстоятельству, восторженно сверкая прослезившимися глазами.
Приблизившись, Настя ловким, аккуратным движением выхватила изо рта Потапова сигарету и, невозмутимо поколыхивая розовыми штанами, проследовала к выходу на перрон.
Старичок очкарик, тайно наблюдавший за курением Потапова, как за собственным пищеварением, после Настиной выходки так и подпрыгнул от изумления, на какой-то миг сравнявшись в росте с величественной дамой.
— Какая наглость! — рявкнул старичок густым, еще не прохудившимся басом.
— Это моя дочь, — пояснил Потапов.
— Я говорю, какая наглость — курить в зале помещения, то бишь в зале ожидания!
— Правильно, — согласился Потапов. — Сегодня я наглый. Дерзкий. Непредсказуемый. Сегодня я могу не только закурить там, где не положено, но и все, что угодно, сделать могу. Хотите, крикну «ура» или «караул»? Урну переверну? На электрические часы плюну? Все равно они стоят, а когда ходят — врут! Хотите?!
Старичок внимательно посмотрел Потапову в глаза и вдруг панически заерзал по сиденью.
— Так хотите или нет?
— Не хочу.
— И я не хочу. Но — могу. Верите?
— Охотно.
— Сегодня мой день, — приподнялся Потапов с дивана, шурша мешком с провизией.
Перед тем как выйти на перрон, Потапов задержался у газетного полуавтомата и, размахнувшись, словно здороваясь от души, потянул рукоятку механизма. Из щели выскользнула газета. Бесплатная. Потапов пошарил в кармане пятак и опустил его в монетоприемник. Получилась «операция наоборот». Как хотел, так и получилось. Именно это и радовало.
