Феникс Побеждающий - [49]

На календарном столе, около светящейся хрустальной завитушки, обозначавшей сегодняшние Спектрации, уселась фигурка пингвина. В плавниках он удерживал стальную шкатулку памяти, окрашенную в чёрный цвет.

Странно. Обычно значения символов календаря читались с первого взгляда — как и узоры, и картины, и всё остальное в доме, оно, по заветам Красной Школы, находило отклик прямо в сердце. Каждая мелочь должна быть произведением искусства — изящным и невесомым, как складки шёлка, висящего в дверном проёме, или как прелестный куафюрный цветок, ожидающий в чаше-окне следующих Приостановок. Все календарные фигурки отличались утончённостью и отбирались с большим вкусом. И тут, посреди них — пингвин?

Дафна заглянула в Среднюю Виртуальность.

Вместо символа она получила сообщение:

"Ещё вчера ты была членом семьи поместья Радамант из Серебристо-Серой школы, но ненависть к Гелию вернула тебя в руки одалисок Вечерней Звезды из Красной школы. Они уговорили тебя забыть на день — на всего лишь один день — все горести собственной жизни, чтобы ты хоть немного, напоследок, насладилась Маскарадом. Воспоминания в шкатулке нельзя переписать или отсрочить — ты обязана принять их немедленно."

— Ненавижу сюрпризы, — грустно прошептала Дафна.

На шкатулке были оттиснуты слова:

Печаль, глубокая печаль легла в шкатулке сей,

Тяжёлый труд любить того, кто лучший из людей.

Воспоминание о нём я для тебя открою —

К закланию готовься, скажи "прощай" покою!

— А если я предпочла бы счастье?

Но стальная шкатулка распахнулась.

Сработанный зодчими Красной школы образный дом — наверное, худшее в мире место для рыданий. В настенные узоры была вплетена эхо-проводка переживаний, так что каждый раз, когда Дафна приобуздывала свою скорбь, в мозг, на доязыковом уровне, вонзался очередной образ страданий мужа в изгнании, а в ушах звенел подходящий поэтический оборот, приоткрывая врата для новых потоков горя. Мебель чувствовала то же самое — небеса за окном заволокло тучами, освещение пожелтело, цветы увяли, а гобелены начали выцветать. Дафна рухнула на бархат матраца, широко раскинув вокруг себя полы одеяний и спутавшиеся пряди волос, подползла к выключателю эхо-проводки — это был хрустальный лепесток, который полагалось разбить вдребезги для хорошего завершения истерики. Шарах! Узоры остались такими же мрачными, но в фильтр ощущений нахлынувшие чувства больше не поступали.

Когда внешние чувства отпустили её, Дафна, всё ещё с заплаканными глазами, перевалилась на спину, оглядела чёрную комнату, в которой очутилась и принялась хохотать, и смеялась до рези в желудке. Пингвинчик на календарном столе отряхнулся и приобрёл правдоподобный облик. Расцветка, походка, текстура — каждая деталь была совершенно настоящей и без привносимой Красными в лошадиных дозах театральности.

От Серебристо-Серой скрупулёзности не укрылся и рыбный запашок. Среди всего окружающего он даже несколько освежал.

Дафна улыбалась:

— О, Радамант! Какая же я дура! Они уговорили меня его забыть, пусть даже и на день! Вот я даю. Только посмотри на меня в этом чертоге! Взаперти, как волшебница Шалот! Скорей тащите краски и прерафаэлита!

И она утёрла слёзы и заикнулась смехом.

— Почему же Радаманты так зациклились на викторианской эпохе? — пробормотала она, приподнимаясь. — Женщины тогда только и знали, что в обмороки шлёпаться.

Пингвин спрыгнул на пол и заковылял к ней, оставляя на нежном бархате сырые отпечатки перепончатых лап.

— Тот, чьё имя вы приказали никогда больше не произносить, выбрал промежуток между Второй и Третьей эрой. Он выбрал переход от традиций к науке, от предрассудков к рациональности, поскольку считает, что наше общество сейчас в схожем положении — в то время человек осознал, что сам породил свои традиции, и их нельзя принимать как данность и поддерживать, не прилагая усилий. И вы отлично знаете, почему согласились на эту глупую редакцию памяти — чтобы знать, чем обернулась бы жизнь, откажись вы от своего замысла. Оставшись, вы останетесь счастливы. А сейчас, считайте, прошла тренировка, чтобы в будущем не пришло сожаление о неправильном выборе.

— Больно как. Да, я его потеряла, и это была честная боль. Но это! Живёшь, думаешь, что счастлива, а оказывается — наоборот!

— Помните, если план пойдёт не так, у вас не будет цепей самоанализа и стабилизаторов рассудка. Вы пережили эти муки, чтобы подготовить себя к будущим страданиям в одиночестве.

— Чудесно.

Дафна встала на ноги, нервно поправила стекающие по плечам полотна ткани-платья. Фыркнула, усердно вытерла заплаканные глаза.

— Вы не передумали, госпожа?

— Меня так может называть только Вечерняя Звезда.

При звуках имени в комнату вошёл её величественный образ. Каштановые, вышитые золотом ленты увивали багровые волосы и ниспадали по плечам и на спину, а на лике алела улыбка. На багряных, алых и розовых шёлках причудливого, словно парящего вокруг тела платья сияли рубиновые капли, а в руке Вечерняя Звезда держала жезл. Софотек заговорила:

— Брат мой изрёк вопрос, и он всех нас терзает, дитя. Выступишь ли ты в отчаянный поход, презрев печаль, опасности и страх?