Фельдмаршал должен умереть - [114]

«Счастлив тот, кто отрёкся от мира раньше, чем мир от него!», — последняя мысль, пронзившая сознание умирающего фельдмаршала. Он не просто запомнил эту мудрость другого полководца, Тимура, но и припас её для себя. Причем припас давно, именно для того случая, когда придётся делать выбор между смертью и пленом, между мучительной раной, тяжёлой болезнью — и смертью… То есть, когда придется делать выбор, осознавая, что никакого выбора судьба тебе уже не оставила, что и ему тоже пришла пора стать на Тропу Самоубийц, начинающуюся и заканчивающуюся у подножия усыпальниц великих предков. — «Счастлив тот, кто отрекся от мира…».

39

Солнце над Генуэзским заливом восходило, как всегда, чистое и невинное, словно христианские проповеди престарелой грешницы. Оно не имело никакого отношения к тому, что происходило в окрестностях виллы «Орнезия» в эту ночь, как и ко всему тому, что происходило в этом мире. Озаряя небесными лучами мёртвых и согревая живых, одним оно дарило благодушное забвение, другим — столь же благодушную надежду.

— Господин штурмбаннфюрер, партизаны потеряли тридцать два человека убитыми, — доложил Родль, швыряя к ногам Скорцени трофейный карабин. — Мы — двоих убитыми и троих ранеными. Раны, к счастью, нетяжёлые.

— Среди партизан раненых не обнаружено?

— Было двое, но не лечить же их. Остальным, очевидно, удалось уйти.

— Еще, как минимум, двоих мы отправили на дно моря, — добавил морской пехотинец.

Они стояли во внутреннем дворике виллы, куда солдаты и охранники наносили небольшой холм трофейного оружия, с видом полководцев, выигравших крупное сражение.

— Что-то я не вижу одного их своих охранников — Матье, — неожиданно встревожилась Мария-Виктория, обращаясь не столько к Родлю, сколько к присутствующим здесь итальянцам — Кальваччо и Нантино.

— Пока что причислим его к пропавшим без вести, — ответил лейтенант Кальваччо. — Но можно не сомневаться, что он ушел с партизанами.

— Безумное решение.

— Не такое уж безумное, если учесть, что в борьбе против рейха, — искоса взглянул он на эсэсовцев, — невольными союзниками партизан становятся англичане, американцы, французы и русские. Так что акции наших гарибальдийцев с каждым днём повышаются.

— Странно, что вы, лично вы, всё еще остаётесь в нашем лагере, — недовольно проворчала Сардони.

В сопровождении офицеров Мария-Виктория обошла всю прилегающую к вилле холмистую территорию. Здание «Орнезии» почти не пострадало, если не считать нескольких пулевых отметин на фронтоне. Зато опорные столбы ворот были изувечены взрывами гранат, а одна из статуй воинов-римлян, охранявших вход, расстреляна с таким усердием, словно все партизаны только в неё и целились. Осматривая её, Скорцени так и решил, что, наверное, в сумерках налётчики приняли статую за живого охранника. Усердие, с которым гарибальдийцы палили по ней, наверняка спасло жизни нескольким истинным защитникам виллы.

— Не кажется ли вам, что этот парень сражался упорнее всех? — поддержал его мысль адъютант Родль. — Жаль, что не удастся угостить его хотя бы бокалом корсиканского вина, — при этом Родль многозначительно взглянул на командира «корсиканцев».

— Это предусмотрено, гауптштурмфюрер, — охотно откликнулся Умбарт. — Кстати, лично вас, господин Скорцени, ждет небольшой сюрприз. И тоже с корсиканскими воспоминаниями.

— Что вы имеете в виду?

— Ну кто же спрашивает, что имеется в виду, когда речь идёт о сюрпризе?!

— Послушайте, Умбарт, я не пойму: вы здесь сражались или плели интриги?

— Одно другому не мешало, — признался комбат. — Кстати, моё появление здесь — тоже сюрприз. Если бы мне не сообщили, что здесь находится Скорцени…

Появилась служанка и сообщила, что завтрак для господ офицеров готов. Солдат тоже накормят.

— Не будем огорчать моих поваров, — мило улыбнулась Мария-Виктория. — Пока мы сражались, они мужественно колдовали над нашим завтраком, еще не зная толком, кому он достанется: нам или партизанам.

— Зато, вдыхая источаемые кухней запахи, мы знали, за что сражаемся, — пошутил Родль.

— Что будем делать с оружием? — спросил лейтенант из батальона Умбарта, занимавшийся сбором трофеев.

— Погрузите в одну из машин, — распорядился штурмбаннфюрер.

— Не торопитесь, господин Умбарт, — вмешалась княгиня. — Оружие добыто в бою за виллу. И останется в арсенале «Орнезии».

— Но вы не имеете права складировать у себя оружие, тем более — трофейное.

— Вот как? Значит, право сражаться мы, гарнизон «Орнезии», имеем, а хранить оружие — нет? Может, оставите здесь одну из своих рот, которая составит гарнизон виллы?

Умбарт, княгиня и лейтенант вопросительно взглянули на Скорцени, как на верховного судью.

— Вы глядите на меня, Умбарт, с такой грустью в глазах, словно сомневаетесь в правоте владелицы «Орнезии», — отреагировал обер-диверсант рейха, только теперь осматривая свой порядком измятый, буквально изжеванный мундир. — Которая к тому же оказалась очень гостеприимной хозяйкой.

— Да, но есть приказ…

— О роте охраны виллы речи, конечно, быть не может. Но постоянный пост из трёх солдат всё же придётся учредить. Видите вон ту плоскую высотку по ту сторону дороги, почти напротив ворот виллы? Пусть соорудят из камня некое подобие форта и установят там пулемет. В случае нападения на него партизан, ваших солдат поддержат люди с виллы, и наоборот.