Фехтовальщица - [191]

– Спасибо за все, Беранжера. Я всегда буду помнить вас.

– Мы тоже, Жанна, то есть, госпожа.

Беранжера поклонилась, а фехтовальщица махнула рукой прачкам и направилась к воротам. Краем глаза она заметила, как Беранжера перекрестила ее.

15 часть. Бумеранг

Таяние снегов

Сделав все, что замышляла, фехтовальщица успокоилась и стала ждать неминуемого. Она чувствовала, что такое дело, как налет на дом де Рошалей безнаказанным не останется. Это понимал, видимо, и Герцог. Он прекратил демонстративные прогулки по рынкам и временно переселился на другую квартиру. Где он теперь жил, знал только Проспер, через которого хозяин Двора Чудес продолжал осуществлять свое невидимое руководство.

– Сказал, что если пару недель пройдет спокойно, можно будет начать брюлики сбывать, – передал Художник слова патрона.

Драгоценности из тайника де Рошалей собирались сбывать с Реймсе и Орлеане. Сбывать их в Париже даже по прошествии времени было опасно.

Неделя прошла спокойно, началась другая. Женька в этот период жила только настоящим – ела, спала и занималась собой, стараясь с головой погрузиться в мелочи быта и ни о чем больше не думать. Ее даже перестала пугать голова Маргариты, которую Сивилла доводила до ума, прежде чем отдать ее Жакерии. Кристиан тоже был внешне спокоен. Он бывал во всяких передрягах, нередко выходил сухим из воды и, как большинство здесь, верил в предопределение.

– Если и суждено сгинуть, сколь ни прячься, конец настанет, – говорил он и улыбался.

Тем не менее, Женька уже чувствовала в его объятиях некую обреченность, будто он старался напоследок вволю напиться той удивительной любовью, которая так неожиданно выпала в его отвязной жизни. Иногда он заговаривал об отъезде, как де Санд об Италии, о вере в начало другой жизни, но глаза его все чаще застилала темная мгла, будто на зеркало набросили черную тряпку. Он замолкал и опять начинал целовать свою подругу, словно при прощании.

Женька своего отношения к нему до сих пор не понимала, – оно было похоже, то на сочувствие, то на некое чувство братства, которому она платила наложенную на нее дань. Кристиан еще с самой первой встречи на орлеанской дороге чем-то привлек, притянул к себе и не был ей противен. Возможно, сказалось его странное сходство с Этьеном, которое до сих пор оставалось для нее непонятным. Она привыкла к его голосу и запаху, беспокоилась за его жизнь и не отказывала ему в ласке, но не осмелилась бы назвать это чувство любовью, – оно было похоже скорей на остров, где после трагического кораблекрушения оказалась ее тонущая душа.

Посреди второй недели, минувшей со дня ограбления, девушку разбудил громкий шум, в котором смешались отчаянные крики, ржание лошадей и беспорядочная пальба.

Тулузец вскочил и глянул в окно.

– Облава!.. Черт! Проспера взяли!

Кристиан мгновенно оделся, схватил пистолеты, которые заряжал каждый вечер, и побежал вниз.

– Крышей уходи, крышей! – на ходу крикнул он фехтовальщице.

Женька вскочила следом и тоже подбежала к окну. Был ранний рассветный час, но на улице творилось что-то невообразимое. Казалось, что на Двор чудес были стянуты все войска. Шатры цыган наполовину смяла конница. Обитателей парижского дна ловили, бросали в приготовленные крытые повозки, а бегущих расстреливали на ходу. Цыгане галдели и прятались под свои телеги, воры пытались скрыться, поножовщики вступали в поединки, но силы королевской армии были, конечно, превосходящи.

Девушка видела, как Тулузец, размахивая кинжалами и пытаясь выручить Проспера, которого окружили пять наемников, полез в самое пекло. Ему удалось оттянуть их наскоки на себя. Проспер тотчас воспользовался этим, вырвался и замешался в галдящей толпе цыган, а Кристиан продолжал драться с солдатами.

Фехтовальщица быстро оделась, схватила шпагу и побежала вниз.

– Куда? Куда? Крышей беги, крышей! – так же, как Кристиан, закричала, сбитая с ног Сивилла.

Но Женька в упоении какого-то черного куража неслась прямо на солдат, которые волокли в повозку скрученного Тулузца. Кто-то выстрелил – плечо обожгло… Девушка уронила клинок и схватилась за рану. К ней подскочили два солдата и потащили в повозку вслед за Кристианом. Там среди прочих пленников уже бились о стенки передвижной тюрьмы Жослен и Шило. Брошенный в их компанию Тулузец тоже не собирался смиряться и, вскочив, попытался выламывать решетку на окне. Женька, повалившись на грязное дно и зажав рукой простреленное плечо, стонала.

– Эй, Тулузец, твоя маркиза сейчас кончится! – крикнул Копень.

Кристиан оглянулся. Увидев кровь, сочившуюся из-под руки девушки, он тоже закричал:

– Офицер, лекаря сюда! Здесь маркиза де Шале! Она умирает!

– Кристиан, что ты делаешь? – пробормотала, еле сдерживая стон, раненая девушка.

– Тебя заберут, подлечат… У тебя ребенок… может быть, выкрутишься.

– А ты?

– Я?.. Я в Шатле, потом в петлю…

– Кристиан…

– Прощай, Дикая Пчелка.

Тулузец крепко поцеловал девушку в губы, а когда солдаты выносили ее из повозки, проводил таким взглядом, что фехтовальщица заплакала.

– Солдаты, сюда! – велел офицер.

Женьку осторожно перенесли в полицейский экипаж и положили на скамью. Лекаря не было, и плечо ей по приказу того же офицера перевязывал кучер. После офицер подсел к ней сам. Это был Марени, появление которого фехтовальщицу даже не удивило.