Феерическая академия - [6]

Я мысленно утешила скрюченную каменную горгулью-привратницу, которая, видимо, съела что-то не то, а теперь с выпученными глазами решает проблему доступным способом, откладывая кирпичи вместе со мной. Не знаю, кто позировал для этой горгульи, но могу сказать, что, исходя из мучений, получился отличный посмертный памятник. Осмотревшись по сторонам, я опасливо двинулась в сторону дома, понимая, что мне категорически не хочется лезть не только в эти дебри, но и в дебри чужих отношений.

Поскользнувшись на мокрой дорожке, я едва удержала равновесие, положив руку на сырой ствол дерева.

— Ой, тля! — скривилась я, видя, как к пальцам липнет длинная паутина. — Бррр! Гадость-то какая!

Морщась от первого впечатления и морально готовясь ко второму, я пробиралась сквозь мрачные заросли, сдирая с себя паутину и четко намереваясь обрести если не кружку чая, то хотя бы уютное кресло. Я даже приготовила половину уха, чтобы слушать семейные проблемы.

Кто это у нас так усердно готовится к Хэллоуину? Кто у нас тут развесил паутину, что ни пролезть, ни пройти? Остервенело срывая мотки липкой белой гадости, я шагала в сторону черных дверей парадного входа. Потухшие фонари намекали, что гостям здесь умеют радоваться тихо, молча, стараясь не показывать виду, чтобы у гостей не возникло желание прийти в гости еще разочек.

— Тук-тук! — постучала я увесистой ручкой в виде паука, терпеливо переминаясь у входа и репетируя слезливую речь, заготовленную для черствого сердца старого сморчка.

Где-то в гулком коридоре послышались шаги, а я приосанилась, расправила плечи и крылья. О, этот торжественный момент «кто тама», к которому я готовилась с вежливой улыбкой. Ничего, сейчас вытрем ноги, утрем всем сопли и умоем руки!

Дверь скрипнула, хлопая ручкой, и на пороге стоял белокурый ангел лет восемнадцати. Большие, почти детские, ярко-голубые глаза уставились на меня, а на щечках вместе с улыбкой появились аппетитные ямочки, покрытые нежным румянцем.

— Фея! Крестная! — губки ангела задрожали, когда она увидела мои потертые крылья, и она бросилась мне на шею. — Ты пришла! Значит, получила мое письмо! Дорогая моя, крестная…

Меня тянули за руки в дом, а я понуро разглядывала огромный зал с некогда темно-синей плиткой, стены с ободранными сине-золотыми обоями, которые выглядели очень солидно во времена моей прабабушки. Сверкающие золотом канделябры были увешанные белесыми соплями паутины, дарили неожиданно синий свет, а в дальнем конце расположилось роскошное бархатное кресло с вызолоченными ручками. Такой неожиданный островок чистоты в виде ковра и кресла меня слегка обнадежил. Черная лестница уходила куда-то вверх, а я провожала ее воображением, рисуя мрачные коридоры и сумрачные комнаты.

Зато на полу в центре зала стояло ведро, а рядом валялась серая, грязная тряпка!

— Крестная, — взмолилась девушка, которую я видела впервые. Но это не мешало мне мило улыбаться, словно действительно рада встрече. — Как же я рада тебя видеть! Ты ведь помнишь меня! Это же я!

Наступила неловкая пауза, но я тут же закивала, гладя бедняжку по голове и прижимая к груди.

— О, конечно, дорогая моя! — непривычно нежным голосом выдала я, утешая красавицу, которая прильнула ко мне, как к родной, растирая слезы по моей майке. — Конечно помню! Я тебя еще вот такой помню! На руках нянчила! Ты еще такая смышлёная была! Вместо «мама!» — сразу слово «дай принца!»

— Я все сделала так, как ты мне сказала, — всхлипнула девушка, надув красивые губки. — Все-все-все! Я прикинулась бездомной… Пришла туда, куда ты меня послала…

Не знаю, куда тебя послала настоящая крестная фея, но, видимо, ты переусердствовала и пошла еще глубже. Огромная люстра напоминала плакучую иву, белыми соплями паутины качаясь на сквознячке, многовековой слой пыли погреб под себя мебель и стер краски портретов. Мне, как крестной фее, категорически не понравилось ведро на полу и тряпка. И совсем-совсем не понравился драный передник крестницы. Нет, конечно, я не настоящая фея, но так эксплуатировать бедняжку нужно еще умудриться.

— Ты полы моешь? — спросила я, глядя на влажный след тряпки, а крестница закивала, жалобно-жалобно заглядывая мне в глаза.

— Тут десять комнат, — икнула она, бросая взгляд на ведро. — Включая гостиную и… и… столовую…

— Бедненькая! — воскликнула я с нескрываемым сочувствием, ощущая, как внутри зевает, просыпаясь, женская солидарность. — Как он посмел? Мою крестницу заставить мыть полы! Мерзавец!

— Он так и сказал… Убирайся! Он… Он чудовище! — выдавила из себя крестница, мотая головой, словно не желая верить в это. — Настоящий монстр…

Хм… Глядя на интерьер, начинаю в это верить! Особенно заставляют фантазию разыграться явные следы когтей, идущие от потолка вниз почти к самому полу.

— Это его любимое кресло! — дернулась она ко мне, как только я заприметила аэродром для уставшего филейчика, который уже холодел от сбивчивых рассказов.

— Ничего страшного, — успокоила я крестницу, закидывая нога на ногу и чувствуя, что, несмотря на крылья, мягкая спинка обволакивает мою спину.

— Так вот… Вы говорили, что он влюбится в меня сразу, — ныла крестница, сидя рядом с креслом и утирая слезы платком. — Сразу влюбится и изменится… А он… Он никак… Вы говорили, что он сразу меня в спальню потащит… Да! Он потащил! Сказал, чтобы убиралась!