Федюнинский - [62]

Артиллерийской подготовке, и особенно артиллерийскому сопровождению наступающих подразделений, уделялось мало внимания, недоставало тесного взаимодействия артиллерии с пехотой.

Отсутствовали четкое планирование и организация подвоза материально-технических средств. Тылы, несмотря на медленное продвижение частей, порой отставали, особенно весной, во время распутицы.

Таковы основные недостатки, которые выявились в ходе операции. Они-то и явились причинами наших неудач».

Писалось это не ради самобичевания. Наступило время размышлений, трезвых оценок, шла внутренняя работа наедине с памятью, разборка полетов, в том числе и неудавшихся.

* * *

Ставка забрала у Западного фронта одного из лучших командармов, направив его в район Ленинграда. Время и война покажут правильность этого шага. Говоров с самых первых дней действовал активно, системно. Вначале надежно закрыл город от возможных атак противника, а потом сам начал атаковать. Но еще под Москвой он слег с острым приступом аппендицита, и на 5-ю тут же назначили генерала Федюнинского. Было ли это назначение результатом воли Жукова или все решила Ставка, неизвестно. Но факт остается фактом: Жуков снова заполучил под свою руку своего надежного халхингольца.

Из Москвы в расположение 5-й армии Федюнинский добирался на своей командирской «эмке». Как только выехали за город, попали в пробку. Надежд на движение не было никаких. Несколько часов — на одном месте. Генерал вышел из машины и пошел пешком. Водитель его вскоре догнал. Проехали километров десять и снова остановились.

В стороне от шоссе в березовом колке горел костер, возле него хлопотали солдаты. Федюнинский вышел из машины и пошел к костру. Солдаты, сидевшие у огня возле своих котелков, не обратили никакого внимания ни на вновь прибывшего, ни на его кожаное пальто, под которым могли скрываться петлицы не ниже полковничьих. Все их внимание поглощали мерцание костра и поставленные на угли котелки.

— Да, плоховато стало с харчем, — сетовал высокий худощавый боец, вороша палочкой сырые головешки, которые то лениво потрескивали, то вспыхивали ярче. От костра шло густое приятное тепло. Федюнинский продрог в машине в своем кожане и протянул к огню озябшие руки.

— Проходи поближе, браток, — сказал ему другой боец, внимательно следивший за крайним котелком, в котором бурлило пахучее густое варево; каша, видать, уже подходила, и хозяин котелка беспокоился, как бы она не пригорела.

Федюнинский сел на поваленную березу. Кора ее была нагрета, как и воздух вокруг костра.

— Распутица, — рассуждал третий, пожилой солдат в стоптанных валенках, от которых шел пар и запах натруженных ног.

Весна, а солдатам еще валенки на сапоги не поменяли, подумал Федюнинский.

— Да, дороги распустило, вот транспорт и остановился. — Боец выхватил из костра свой котелок, поставил на пень, вынул из-за пазухи ложку. — Давай, браток, поешь и ты. Что, ложки нет? Видать, из командиров будешь, раз ложки нет. — Покряхтел, порылся в «сидоре», достал вторую ложку, обдул ее и протянул Федюнинскому.

— Спасибо, солдат, — сказал он и взял ложку. Ложка была самодельной, отлитой из олова. Пахла табаком.

— Бери, бери… Каша получилась добрая. Не каждый день такой приходится отведать. Сегодня разжился по случаю, на курево выменял.

— Вчера подвезли кухню, — снова заговорил худощавый, — да суп оказался такой, что крупинка за крупинкой гоняется, догнать не может.

— Зато горяченького похлебали.

— Ну да. А сегодня, видишь, и этого нет.

Разговор становился тоскливым и хмурым, как погода. Но вскоре его всколыхнул сержант, пришедший со стороны дороги.

— Ничего, ребята, — сказал он, скользнув взглядом по незнакомцу в кожаном пальто и, видать, мгновенно все оценил. — Скоро затор рассосется и старшина с кухней догонит нас. Сухари тоже везут.

— Ведь вот и Москву, слава богу, отстояли, и немец вроде хвост поджал, — не обращая внимания на слова сержанта, продолжал рассуждать худощавый, — так на тебе, распутица. А на голодный желудок воевать не больно сподручно.

Начал накрапывать дождь. Каша в котелке подходила к концу. Она была вкусна и сытна. Федюнинский достал коробку с папиросами, раздал бойцам и сам закурил. Коробку в благодарность за кашу протянул солдату. Тот, видя, что его напарник ищет, где бы помыть ложку, сказал:

— Давай, товарищ генерал, сам помою.

— Откуда знаешь, что я генерал?

— Да откуда… — усмехнулся солдат. — Был бы сержант, шинельку бы серую носил.

Федюнинский огляделся. Уже темнело. Дождь пошел всерьез.

— Видать-то, нам в спутники на всю ночь, — глядя в поле и в моросящее небо, сказал худощавый.

Надо было искать ночлег. Рядом темнели кирпичные постройки, зубчатая стена, часть которой была разрушена.

— Монастырь, что ли? — спросил он.

— Да, — ответил худощавый, — место известное — Колычевская обитель[30]. Когда-то… — Он осекся, махнул рукой. — Теперь там госпиталь.

Попрощавшись с бойцами, Федюнинский направился к монастырю. Его дорога в штаб армии начинала напоминать гоголевский сюжет. Куда приведет его эта тропинка? И что его ждет за стенами монастыря?

Над воротами поникший флаг с красным крестом. Двор вымощен ровными, симметричными узорами булыжника. Снег убран. Кругом порядок. Возле ближайшей постройки Федюнинский чуть не столкнулся с пожилым человеком с тремя «шпалами» в петлицах и комиссарскими звездами на рукавах шинели. Тот взглянул на Федюнинского, резко повернулся и так же молча быстро удалился. Высокая массивная дверь тут же захлопнулась за ним. Все произошло почти мгновенно, так что генерал не успел окликнуть комиссара, который теперь, когда он исчез, показался ему призраком.