Федя и Данилка - [22]

Мать молча надела Зорьке веревку на рога и вывела ее на дорогу.

– Не отдам Зорьку! – заголосил Федя и начал отнимать у матери веревку.

Но Иван Никанорыч тихонько отстранил Федю, взял веревку, намотал на руку и сказал:

– Не тужи, Федюнька. На новом месте у вас, глядишь, новая корова будет. А твою Зорьку я не обижу. Коровы все на колхозном дворе ей знакомые, вместе пасутся. Не ехать же ей с вами, сам посуди. Она уже привыкла полынь да колючки жевать, ей, пожалуй, на орловских лугах-то и скучно станет…

И повел Зорьку по деревне, на колхозный двор. Федя ревел во весь голос. Данилка тоже хлюпал рядом.

Федина мать молча смотрела вслед своей красной коровке. Мать уже не была веселая и румяная, и глаза у нее не блестели. Она глядела до тех пор, пока Иван Никанорыч и Зорька не скрылись за поворотом. А потом вдруг села на каменную лесенку, которая поднималась к их дому, закрыла лицо руками и закачала головой:

– Ох, что же, что же мы наделали? Весь свой дом разорили!

А на другой день пришла к Бабкиным колхозная грузовая машина. И полчаса не простояла у двора – живо погрузились. Почти никто и не провожал Бабкиных: народ был на работе. Пришла только соседка Катерина да дедушка Трифонов. Да ребятишки со всего колхоза сбежались – и Петруша, и Тоня, и Васятка Тимаков…

Данилка был тут же. Он глядел, как грузят вещи, как ставят большую клетку с гусями, как поднимают в кузов ящики, чемоданы, узлы… Он стоял хмурый, взъерошенный и все поджимал губы и супил черные брови.

Федя стоял у машины. Он уже был какой-то чужой – в белой рубашке, в башмаках, в новой синей кепке. И ни на кого не глядел, только изредка вздыхал.

– Садись с матерью в кабину, – сказал Феде отец. – Прощайся с ребятами!

Но Федя не стал прощаться. Он засопел и полез в кузов, к отцу. Что ему в кабине делать? Оттуда ничего не видно.

Машина сразу тронулась. Федя испуганно вскинул глаза.

– Ребята, прощайте! – крикнул он.

– Прощай! – дружно отозвались ребята.

– Данилка, прощай! – еще раз крикнул Федя.

– Прощай… – еле слышно отозвался Данилка.

Но Федя его уже не слышал. Машина так зарычала, поднимаясь в гору, и подняла такую пыль, что сразу закрыла от него и ребят, и дома, и виноградники на ближних склонах…

Только горы видны были долго. И Теп-Сель, на котором, будто далекая звездочка, поблескивал барабан камнедробилки. И лиловый скалистый утес, который кажется Данилке человеком, сидящим на горе. И дольше всех видна была Феде Большая гора, куда они с Данилкой недавно ходили…

А справа глядело на Федю море, фиолетово-синее среди желтых берегов. Машина повернула – желтые увалы заслонили море. Машина прошла дальше, опять повернула – и еще раз мигнуло море синим глазком. А потом уж и совсем пропало.

Незнакомые горы встали вокруг и заслонили все, что до сих пор знал и любил Федя. Он вздохнул и стал глядеть по сторонам – на кукурузные поля, на виноградники, на колхозы, лежащие у дороги… Но ни одного колхоза не было такого хорошего и красивого, как их колхоз. А что же будет там, где ни гор, ни моря нету?.. И Данилки нет!

А Данилка побрел домой. Достал свои камни. Поглядел на свет сердолики. А он еще злился тогда на Федю, хотел его со двора прогнать. Да если бы Федя сейчас хоть все его камни закинул в море, Данилка бы и слова ему не сказал и сердиться на него не подумал бы!

Данилка пошел было в сад сорвать яблочко. Яблок сколько хочешь, рви, пожалуйста. Вон и сливы почернели. А что одному-то есть – интересно, что ли?

Пришли к обеду отец и мать с работы. Мать поглядела на Данилку и сразу все поняла.

– Не горюй, сынок, – сказала она, – что ж теперь поделать? У нас в колхозе еще хороших ребят немало.

– Это о чем же он горюет? – спросил отец.

– Как же о чем? – ответила ему мать. – Дружок его сегодня уехал.

Отец нахмурился, закурил трубку. Никогда он перед обедом не курит, а сейчас закурил.

– Значит, уехали Бабкины, – сказал он. – Ну что ж, скатертью дорога. Эти люди по всей земле будут бродить, легкой жизни искать. Пускай себе едут – кому такие колхозники нужны?

– Да ведь каждому хочется жить хорошо, – сказала мать. – Вон яблонька и та к солнцу тянется.

– Хорошую жизнь самому делать надо, – сердито ответил отец, – а не искать, где она готовая лежит. Пускай едут!

Вода

Утром Данилка проснулся рано, на заре. И сразу вспомнил, что Феди уже нет. Федя уехал.

– Мам, – сказал Данилка, – а пускай бы Федя у нас остался?

– Пускай бы, – ответила мать, – только разве он остался бы без матери? Вот ты без меня остался бы?

Данилка прикинул, подумал. Нет, он без матери не остался бы. И снова пригорюнился. Казалось – как хорошо придумал. Написать бы Феде письмо, пускай бы Федя вернулся и жил у них. А оказывается, нет, плохо придумал.

Захлопал кнутом пастух. Мать выгнала корову. Стадо прошло мимо двора. Прошумела машина.

Данилка вскочил. Может, это машина обратно Бабкиных привезла? Может, Бабкины раздумали ехать, продали билеты и вернулись домой?

Данилка с разбегу распахнул скрипучую калитку и помчался к Бабкиным. Утреннее солнце косыми лучами осветило горы. Длинные тени тополей легли через дорогу, и дорога стала полосатой. Около Бабкиных, конечно, никакой машины не было. А дом их стоял пустой, с закрытыми ставнями. Словно закрыл глаза от печали и больше не хочет смотреть на белый свет. И только черный Валет сиротливо лежал у крыльца. Он, наверно, думал, что хозяева скоро вернутся. Он лишь мельком взглянул на Данилку и тут же снова уставился на дорогу, по которой вчера ушла машина. И все глядел туда, будто боялся, что пропустит машину, на которой вернутся хозяева.