Фёдор Волков.Сказ о первом российского театра актёре. - [6]
Парень что-то не то кричал, не то разговаривал — голос громкий, визгливый такой, что, откудова ни слушай, отличишь от прочих… «И то, — подумал Фёдор, — индык в орехах жареный».
«Не туда глядишь, — озаботился немец. — Не туда!» И, повернув свою круглую голову, уставился на девчонку и тощего пария…
«Mein liber[8] герцог! Да здравствует Голштиния! Вашей светлости верный слуга!» — завопил немец и, подбежав к тощему парню, бух ему в ноги. «Gut, gut,[9] — заскрежетал герцог. — Наград! Вот вам наград! — забегал глазами туда-сюда. — Вот!» — сорвал с девчонки брошь малую, приколол к камзолу Фёдорова немца. Полюбовался — да, так. «Zo![10]» — и повел кружева да блонды далее. А Фёдор и его немец пошли в комедийную залу для смотрения «Титова милосердия»…
Оглушённый, растерянный, Фёдор сидел, стиснутый с обеих сторон. Заиграла музыка, камер-лакеи притушили свечи. Стена, убранная букетами и узорами, вдруг качнувшись, неслышимая, поднялась куда-то вверх. Ахнув, затихли смотрители. И Фёдор понял, что сейчас, вот совсем сейчас, в жизни его случится такое, чего ни забыть, ни заменить, ни поправить будет нельзя…
Перед глазами широкая площадь, колонны дворцов и храмов, ступени, узорные аркады, небо и по небу плывущие будто в раздумье облака…
Невиданная сторона, неведомый город! И люди той стороны невиданные и незнаемые досель: в багрянце плащей, окаймленных золотом и чернью, в белых, прозрачных, как вешний снег, рубашках. Руки поднимают плавно, не обгоняя музыки, идут словно нараспев, речь ведут песенной манерой. И все друг дружку понимают и знаками то выражают, а музыка, неведомо кем производимая, каждому отвечает и содействует. Опускаясь и вновь поднимаясь, стена словно оберегала, отгораживала букетами и узорами от смотрителей стены и площади города, в котором жили такие люди… Потом смотрелся балет «Золотое яблоко, или суд Париса», музыкой и сладостной немотой уст комедианток растревоживший Фёдора ещё более. Дансерки как бы взлетали на воздух, спадали на землю, плыли, снова настигаемые музыкой, кружились, обгоняя друг друга, роняя из слабеющих рук цветы и листья…
Ночью вписал Фёдор в тетрадь особую, что для таких раздумий завел: «Оперой именуется действие, пением отправляемое, в балете же комедианты чувствования свои телодвижениями изображают. И те и другие человеческие пристрастия приводят в крайнее совершенство. Через хитрые машины представляют на небе великолепия и красоту вселенной. Ко всему тому дарование великое надобно, а к балету уменье не только головой, но и ногами думать!»
С того дня в голове у Фёдора — не то туман, не то забвение ко всему. Бродил по Москве весенней сам не свой… К немцу придёт, тот всё к одному: «С Елизаветой немцы попадали, без них Россия пропадёт». Тоска!
За Спасскими воротами стояли палаты купца Куприянова, где в тишине узкой улочки продажа книг производилась. Тут и «Наука счастливым быть», и «Жизнь и дела римского консула Цыцерона», и «Троянская история», и «Истинная политика с катоновскими» стихами». Для всякого любомудра примечательное множество. Здесь Фёдор нашёл и серую книжицу «Титово милосердие. Опера с прологом, представленная во время коронации императрицы Елизаветы — переводом Ивана Меркурьева печатанная в московской типографии». И ещё — «Ода на взятие Хотина», сочинённая каким-то Ломоносовым Михайлом и отпечатанная ещё в 38 году…
Осталось в памяти на всю жизнь: школьные ребята спят, не добудишься, сквозь оконце луна затопила светом всю горницу, а Фёдор, накинув на плечи рыжее одеяльце, шепчет:
Танцевальному умению при самом дворе и в знатных домах особливое уважение было. Учителя сей нежной науки поучали маменькиных скромниц: «иметь вид свободный, телу дать положение приятное, плеча отвести назад, руки иметь протянутые подле себя». Дальше в лес — больше дров! Наглядевшись на итальянских дансеров, заохотились вельможи заиметь такое удовольствие и у себя на дому… Да вышло оно для детей знати обременительным, с долгим и тяжким обучением связанным. Дворянское ли это дело — искусствами маяться?.. И к чему? Надобны тебе ковры, гобелены, что глаз радуют, — мастера из подлого звания людей всегда найдутся… Живописцы, резчики, золотых дел мастера… на всё в народе умные руки есть… Мебель надобна — умельцы годами ремесло своё улучшают. Да что мебель, — дворцы такие строят, что в заграницах диву даются… Вот и стали крепостных — Аксиний, Авдотий, Тимофеев да Игнашек — к балетному делу близить без спроса их, без огляда, одной барской волей… И что ты скажешь — из плетьми битых, в нетопленых избах зимой держанных, от матерей отнятых нимфы, дриады, амуры такие произошли, что даже в столицах к представлению допускались…
На придворном бале крепостные графа Воронцова представили «Балет цветов». Дансерюи цветами именовались: Аксинья — Роза, Авдотья — Ренекул, Аграфёна — Анемон, Лушка и Настасья — Иасинсы. Представляли на театре, что на Яузе, против дворца. Народу, смотрителей не счесть! Удалось попасть на балет и Фёдору.
