Федор Волков - [37]

Волков сидел за столиком, руки его проворно двигались — из вязкой серой массы, которую он раскатывал на стоявшей перед ним деревянной полированной болванке, постепенно возникали очертания боевого остроконечного шлема. Лосенко поймал себя на том, что невольно залюбовался мастеровитой работой лепщика. «Да, не обидела природа талантами нашего Григорьича», — подумал про себя и сказал:

— А что, забрало отдельно изготовляется? Не вижу, как его крепить будешь.

— Забрало? — удивленно переспросил Волков и, снимая шишак с болванки, ответил: — Это европейцы, идя в бой, наглухо закрывались. Наши же дружинники врага с открытым лицом встречали — русские шлемы забрала не имели.

Набрасывая мазки на холст быстрыми и плавными движениями, Лосенко рассказывал о своей поездке, об учебе у знаменитого живописца Ж. Рету. За границу его послали вместе со студентом-архитектором Василием Баженовым.

— Многое там иначе. Города не как у нас, а все каменные. Чистоты и комфорту больше. Народ женский в Париже зело благообразен, строен и в обхождении изряден. А вот к ручному делу не очень охоч, больше любит гулять и быть в забавах.

Волков слушал, добрая улыбка освещала его лицо. Попутно расспрашивал о парижских театрах, о судьбе французских актеров, которые в прошлые годы играли на русской придворной сцене; как оказалось, Лосенко побывал и в музеях, и в театрах.

— Я вот тоже мечтаю на края чужие хоть одним глазком поглядеть, спектакли тамошние увидеть интересно, сцены изнутри как следует высмотреть. По машинистской части есть чему у европейцев поучиться.

Художник сочувственно кивал головой.

— А что, Антон, скрипку свою совсем забросил? — вдруг спросил Волков, закончив лепить очередную маску и отложив ее в сторону.

— Забросил, — признался Лосенко.

— И я забыл, когда в последний раз свою в руки брал, забот столько, да и суета душит — около сцены ее всегда с избытком. А так хочется иной раз поиграть, люблю скрипицу — инструмент душевный, чувствительный, с голосом человеческим схожий.

Работа у Лосенко двигалась споро, и в короткий — на удивление — срок портрет был готов. На холст перешли и мягкая доверительная улыбка актера, и спокойная ласковость умных глаз, и полная мужественной силы осанистая фигура с легким поворотом крепких плеч. А главное, художник сумел уловить и передать психологическое своеобразие личности Волкова — сочетание величественности, благородства, твердости и душевной открытости, чистоты.

Портрет Ф. Г. Волкова — как сегодня всем очевидно — одно из лучших произведений русской портретной живописи середины XVIII века.

Прощаясь с любезным его сердцу младшим другом и поблагодарив горячо за портрет, Волков пригласил Лосенко на свои спектакли:

— Публика валом валит на представления, москвичи, ты сам наслышан, народ до зрелищ лютый, но для тебя местечко хорошее загодя обороним.

Девятнадцатого января в Большом оперном доме при головинском дворце назначен был «Хорев» Сумарокова с Волковым в заглавной роли. Дни стояли морозные. Закончив утреннюю репетицию, Федор Григорьевич указал, чтоб к вечеру пожарче истопили построенные по соседству две избы для господских людей (кучеров и лакеев). Спустился в партер посмотреть, чисто ли убрано и нет ли какого беспорядка. Прошелся между рядами скамей, обитых толстым красным сукном с узкой желтой тесьмой. Осмотрев стены, недавно заново обтянутые светло-серой холстиной, еще раз порадовался тому, что добился-таки своего: гофинтендантская контора все упрямилась, не отпускала нужной ткани, но наконец уступила настойчивым требованиям театрального директора. Прежняя обивка срок отслужила — обсалилась, потемнела от копоти. То ли дело теперь — глаз любуется, глядя на свежий, чистый цвет зала. Театр должен быть нарядным, иначе какой же это театр! В одном из проходов Волков увидел, что завернулся край войлока, которым покрыт пол, — тотчас распорядился прибить. Подозвав истопника, велел ему дров не щадить:

— А то императрицу простудишь, она обещала прибыть на спектакль.

Зал отапливался четырьмя кирпичными печами, от которых под партером шли специальные «каналы с поворотами». Уходя, Волков просил проверить, исправны ли душники, которые служили для вентиляции воздуха.

«Хорев» имел необыкновенный успех. Публика неистовствовала, бесконечно вызывая актеров. Волков, счастливый, взволнованный, выходил на поклоны. В боковой царской ложе, украшенной штофными малиновыми обоями с золотым позументом, ласково улыбалась Екатерина.

Один из очевидцев представления (писатель А. Г. Болотов, прославившийся своими мемуарами) свидетельствовал, что театр «набит был в сей раз таким множеством народа, что мы насилу могли с ним (родственником Болотова. — М. Л.) выгадать себе местечко в партерах, и удовольствие, которое я имел при смотрении, было неописанное».

А по городу, разжигая любопытство москвичей, уже расклеивали афиши о необычном увеселении: «Сего месяца 30, февраля 1 и 2, т. е. в четверток, субботу и воскресенье по улицам Большой Немецкой, по обеим Басманным, по Мясницкой, Покровке от 10 часов утра за полдни, будет ездить большой маскарад, названный Торжествующая Минерва, в котором изъявится Гнусность пороков и Слава добродетели. По возвращении онаго к горам, начнут кататься и на сделанном на то театре представлять народу разныя игралища, пляски, комедии кукольныя, гокус покус и разныя телодвижения; станут доставать деньги своим проворством, охотники бегаться на лошадях и прочее; кто оное видеть желает, могут туда собраться и кататься с гор во всю неделю масляницы, с утра и до ночи в маске или без маски всякого звания люди».