Федор Волков - [20]
Один из спектаклей омрачился непредвиденным случаем. Во время третьего действия за стенами театра вдруг раздались крики, свист, громкая перебранка. «Опять кучера напились», — заметил сосед Волкова по ложе. В следующее мгновение послышались звуки ударов, звон разбитого стекла. Вылетели стекла сразу из двух окон, морозный воздух хлынул в зал, и без того не очень натопленный.
Волков, накинув епанчу, быстро вышел на крыльцо. У подъезда, среди сугробов, стояло, как и обычно, большое число запряженных саней и возков. В стороне, в ожидании, когда господа кончат смотреть спектакль, толпились, похлопывая себя рукавицами по бокам, кучера, форейторы, выездные лакеи. Рядом с ними кричали и суетились караульные солдаты, которые отвечали за порядок.
— Нешто по-божески это, — тихо сказал оказавшийся рядом с Волковым седой старик в ливрее. — Три часа на такой стуже ждать. Вот и озлобились люди, стали кидать в окна мерзляки да щепки — терпения не осталось.
— Почему не зажгут костров? — спросил Федор. В Петербурге ожидающие кучера иногда грелись у костров.
— Что вы, около Оперного театра огонь раскладывать строжайше запрещено, пожара боятся.
Окна скоро заделали, спектакль кое-как доиграли. Но настроение было испорчено. Конечно, за бесчинство виновных надо наказать. Но разве не жестоко студить людей на таком морозе? Почему не впустить их хотя бы в вестибюль, да и в зале свободные места были…
Через три дня, как узнал Волков, случай повторился, и господские люди кидали в окна уже камни и поленья, перебив почти все стекла. Было ясно, что не озорством простым то учинилось, а злой обидой на очевидную несправедливость. Вражда межсословная — как избыть ее! Неужели навсегда минул золотой век, в котором, кажется, только и были благородны и счастливы люди…
Узнав о цели приезда Волкова в Москву, Херасков огорчился: ему не хотелось ослаблять свою труппу, которая за год окрепла и уже пользовалась доброй славой у московской публики.
— Не обессудь, Михайло Матвеевич, урон тебе причиним небольшой, а нам — в крепость, в подмогу. Сочтемся еще, — утешал Волков, уезжая обратно.
Через неделю, в середине января 1761 года по докладу Волкова императрица указала отправить названных им московских комедиантов (тринадцать актеров и шесть актрис) в Петербург. Тридцать первого января они тронулись в дорогу. А спустя еще несколько дней уже вышли на сцену вместе с основным составом волковской труппы.
— В московском ожерелье будет и один бриллиантовый камешек, — загадочно говорил Волков друзьям по возвращении из первопрестольной.
А. Афанасьев. С неизвестного оригинала.
Портрет актрисы Т. М. Троепольской.
Гравюра пунктиром. XIX в.
«Секрет» скоро раскрылся, — когда на подмостках появилась Татьяна Михайловна Троепольская. Пятого февраля она впервые играла вместе с Волковым и Дмитревским Ильмену в «Синаве и Труворе», на следующий день — Семиру. Красивая, с благородными чертами лица, приятным голосом и необычайно «чувствительная» семнадцатилетняя актриса сразу покорила зрителей. В театре стояла напряженная тишина. В сцене страданий и смерти Ильмены в зале послышались рыдания, в руках у дам забелели платочки.
Сумароков, в эту зиму часто болевший, по-прежнему нервничавший из-за внутритеатральных неурядиц, посветлел лицом. Он горячо благодарил новую артистку, ставил ее в пример. Наконец-то в труппе появилась выдающаяся исполнительница трагедийного репертуара.
С новыми актерами Волков ежедневно подолгу репетировал — вводил в текущий репертуар. Репетировали обычно в уютном зале среднего этажа головкинского дома. Удобно: квартиры актерские тут же. Как громом поразило всех известие, что дом придется оставить. Вызванному в Придворную контору Волкову граф К. Е. Сивере объявил указ о передаче головкинского дома под Академию художеств. На холодном, маскообразном лице чиноначальника отразилось некое подобие улыбки: новое местожительство комедиантам уже определено. Граф протянул руку к колокольчику, на костлявых пальцах сверкнули бриллианты. Вбежавшему канцеляристу отрывисто сказал: «Вручи господину Волкову определение». Федор Григорьевич, молча поклонившись, вышел. На ходу читал указ: «…а вместо оного дому для жительства помянутым придворного российского театра комедиантам другой дом довольной, чтоб во оном поместиться можно было… нанять из университетской суммы… на здешней стороне дом генерала-лейтенанта, е.и.в. гофмаршала, действительного камергера и кавалера, графа господина Ефимовского, который отдается в наем, осмотреть на скольких покоях оной состоит и нет ли в нем ветхости и к помещению показанных придворного российского театра комедиантов доволен быть может ли…».
Конечно, переехать на жительство в Адмиралтейскую часть, где дом Ефимовского, вроде бы к лучшему. Центр города, театры, в которых приходится выступать, близко, и Нева — уже не помеха. Но сильна привычка к насиженному месту, где прожито уже пять лет, где все стало родным. Переезд, говорится в народе, что пожар. И не будет уж нигде так просторно, как в многокомнатном, трехэтажном головкинском дворце, хотя и обветшал он…
Узнав об отобрании головкинского дома, сильно взволновался А. П. Сумароков и снова захворал. Его квартира была по соседству, директорствовать проще, имея всю труппу под рукой. Если актеры переедут, ему оставаться одному на Васильевском неудобно, значит, тоже надо менять местожительство. А в Адмиралтейской части квартиры много дороже, нужного дома менее чем за пятьсот рублей в год не наймешь. А денег взять негде. «Ежели мне не будет места, где актеры жить будут, так надобно мне в воду броситься», — горячился Александр Петрович.
