Федор Сологуб - [29]

Но главной заботой Сологуба было введение всеобщего обучения. Эта тема живо обсуждалась в прессе и в обществе, находились публицисты, которые подсчитывали, что и через 200 лет обучение не будет всеобщим, если темпы открытия новых школ не увеличатся в разы. Приводили довод, что можно сэкономить, отказавшись от обучения девочек. Сологуб не мог согласиться с такой постановкой вопроса. Он писал, что женщин нельзя считать бездушным «стадом», и последовательно отстаивал принцип всеобщего обучения. Федор Кузьмич каждый раз болезненно реагировал, когда власти не хотели открывать новый учительский институт, или когда в обществе звучали предложения ограничить для евреев набор в школы, или когда одиннадцатилетних малышей не принимали в учебные заведения из-за плохой подготовки. Он также отмечал связь грамотности в определенных уездах с зажиточностью тамошних крестьян. А между тем из многих губерний приходили известия о недостаточном количестве школ. Часто мужики в деревнях складывались и нанимали недипломированного грамотея, который ходил по домам и учил крестьянских детей чему мог. Если сведения о таких частных школах доходили до полиции, их деятельность прекращалась, а учителя волокли на суд: без позволения начальства и без диплома нельзя было открывать учебное заведение. Самодеятельным учителям назначали штраф в полтинник или рубль, сажать их в тюрьму не решались, но школы уже не возобновляли своей деятельности.

В этих печатных выступлениях роль Сологуба-учителя соединялась с ролью и точкой зрения не столько писателя-декадента, сколько гражданина. Образ Федора Кузьмича еще больше расслаивался. Позже он вспоминал, что литературный псевдоним помог ему во время революции 1905–1907 годов: «Я и свободно печатал, что хотел, не вызывая выговоров начальства, и подписывал имя свое под некоторыми резолюциями, которые были тогда в таком ходу. Начальство, конечно, знало, что я пишу, что Сологуб мой псевдоним, но формально мое имя здесь не участвовало, и оно не вчиняло никаких дел обо мне».

Глава пятая НЕСБЫВШАЯСЯ СКАЗКА

Политизация декадента. — Судьба христианства и нирвана обывателя. — Расстрелянные мальчики. — Типографские забастовки. — Абсурдизм и революция

Патриотические выступления и тексты Сологуба мало известны прежде всего потому, что объективно не относятся к вершинам его творчества. Но каждый раз, когда политическая ситуация в стране накалялась, писатель не мог оставаться в стороне, и ему приходилось дистанцироваться от сложившегося образа отшельника-декадента. С началом Русско-японской войны и во время революции 1905–1907 годов Сологуб удивил всех, став ярым патриотом. При этом патриотизм он понимал только как любовь к своей родине, и эти настроения не мешали ему критически относиться к правительству. Федор Кузьмич умел не смешивать понятия страны и государства.

Исказить маску декадента было бы опасно для поэта, если бы он создавал ее искусственно. Для Сологуба и декадентство, и патриотизм были естественны и вовсе не принадлежали к разным мирам (внутреннему и внешнему), как может показаться на первый взгляд. В его сказке «Фрица из-за границы» променять свое на чужое так же дико и глупо, как отдать своих детей в обмен на вышколенного немецкого мальчика. Наши дети хоть и хулиганы, да свои. Так и родина, какая бы ни была, — пусть даже страшнее Смерти («Смертерадостный покойничек»), — а всё равно своя.

Когда началась Русско-японская война, Федору Кузьмичу было уже 40 лет, в действующую армию он не пошел, однако всячески высмеивал писателей и поэтов, которые берегли себя и свой дар от опасностей воинской повинности. Сологуб говорил, что великое сердце не должно отвращаться от смертельных опасностей, как не мог бы Пушкин снести оскорбление, если бы ему предложили избежать дуэли.

И в 1904 году, и потом, во время Первой мировой войны, Федор Кузьмич призывал относиться к войне стоически. Он считал, что, несмотря на бои, нужно продолжать отмечать праздники, дарить близким цветы и подарки, вести обычную жизнь. Всегдашний пессимист Сологуб вдруг заговорил о том, что, даже посылая деньги в Красный Крест в пользу раненых, нельзя ограничивать себя в необходимом и предаваться унынию.

Однако постепенно становилось понятно, что его оптимизм напрасен, что Русско-японская война идет слишком далеко от российской столицы, командование чересчур нерешительно, а Транссибирская магистраль не может обеспечить полноценной коммуникации. «Розы битв жестоких» отцвели зазря, их красота оказалась обманчива. В сологубовском стихотворении этого времени прекрасный Иван-царевич сел на лихого коня и молвил, как полагается в фольклоре, «ласковое слово», обещаясь забрать «всю землю / Вплоть до океана». Но сказка не сбылась, Иван-царевич пал в кровавой битве, настала пора «запасать гробы». В традиционной сказке такое было бы невозможно, Иван-царевич как символический образ должен был выстоять назло врагу. Оттого еще больнее ощущается его гибель в трактовке Сологуба.

Как истинный символист Сологуб видел в Русско-японской войне не только политическое событие, но и знак — борьбу двух миров и двух форм морали, христианства и буддизма, любви и жалости. Христианство, по Сологубу, утверждает жизнь как осмысленное существование во имя благой цели. Буддизм понимает ее как цепь страданий, в которую лучше не вступать, а родившись, самое благоразумное — умереть как можно раньше.