Федька - [17]

— Сбились, что ли? — шепотом сказал комиссар.

— Да вроде бы! — так же шепотом ответил Потапов. — Вроде бы сбились!

Повернуть? Но куда тут повернешь? Сзади — погоня. Сзади — топот, выстрелы. Вся степь гудит от топота, от выстрелов.

— За мной!

Комиссар хлестнул коня. Въехал в воду. Поплыл.

— Взвод, за мной!

И вот доплыли, вылезли, выбрались на берег.

— Все? — сказал комиссар.

Все!

— Повод рысью!

— Погоди, Матвей Иваныч! — крикнул Потапов. — Погоди ты минуту!

— Что случилось?

— Тачанка застряла!

Тачанка застряла у самого берега — берег был глинистый, топкий. И застряла крепко, колеса увязли по ступицы.

— Но-о! — надрывался Федька. — Но-о, черти!

Кони храпели, тужились, бились и падали: дно скользкое, ноги скользят.

— Но-о! — Федька чуть не плакал. — Но-о, черти!

— Мишка! — Сорока, как был, в рубахе, в сапогах, плюхнулся в воду. — Мишка, сюда!

Мишка хмуро буркнул:

— Чего еще?

Однако, делать нечего, полез.

— А ну, возьмись! — сказал Сорока. — Да ты руками, руками! Ать-два, взяли!

Тачанка чуть было качнулась вправо, потом влево и опять стала на место. Плотно стала, как врытая.

— Ать-два, взяли!

И опять — ничего, никак, ни с места.

— Вася, — сказал комиссар, — скоро ты?

— Туго, товарищ комиссар! — сказал Сорока. — Распрягать придется!

— Не выйдет, — сказал комиссар. — Не выйдет распрягать. Возня. Надо как-нибудь так.

— Слушаю, Матвей Иваныч! Постараюсь!

— Ну-ну!

Из-за поворота вдруг показались два огня — по реке проходил сторожевой катер.

— Вот еще, — сказал комиссар. — Не было печали.

— Авось не заметят, — сказал Потапов. — Темно.

Но с катера их заметили. Катер зашипел. Замедлил ход. Сонный голос крикнул:

— Кто?

— Свои! — лениво отозвался комиссар — и быстро в сторону тачанки: — Огонь!

Федька кинулся к пулемету. Засуетился. Захлопотал. Стрельнуть бы! Вот бы стрельнуть!

— Кто свои?

— Пятый казачий! — отозвался комиссар — и свирепо в сторону тачанки: — Васька, огонь!

Сорока услыхал. Вкатился в тачанку, грязный, мокрый, вода ручьем. Отстранил Федьку — не мешай! Взялся за пулемет.

— Заело, понимаешь! — растерянно проговорил Федька. — Никак!

— «Заело!» — Сорока сердито фыркнул. — На предохранителе, балда!

— Ну-у?

— Пароль? — крикнули с катера.

С тачанки в ответ ударил пулемет: та-та-та! Катер глухо заурчал. Дал задний ход.

— Ничего пароль? — крикнул Федька. — Подходит? Кони от выстрелов, от крика шарахнулись, рванулись, вынесли тачанку на берег.

— Ну! — сказал Потапов. — Слава тебе!

В эту минуту откуда-то слева грохнул залп: ба-ах! Пока топтались, пока возились, белые обошли, вышли в тыл.

— Ба-ах!

Комиссар хлестнул коня.

— Галоп!

Всю ночь уходили от погони.

Всю ночь шли по топким каким-то низинам, по балкам, по оврагам. Пробивались сквозь кусты. Уходили в лес. Долго кружили в темноте, в тишине и опять выходили на дорогу. Пересекли шоссе. Неожиданно оказались у железнодорожного моста. Повернули. Опять ушли в лес. Опять вышли на дорогу. И опять низины, балки, овраги, кусты.

И все время — то справа, то слева, то где-то сзади, то прямо впереди — слышался топот копыт, хлопали выстрелы. Враг шел по следам, враг теснил, наседал, окружал. Не уйти!

А уйти надо было. Уйти надо было во что бы то ни стало. Надо было сейчас же, немедленно, явиться в штаб дивизии, доложить: так и так, белые стягивают силы в Буды — Боровое, готовят внезапный удар по правому флангу. Надо было прорваться, пробиться, вернуться к своим. А то конец: порубят, сомнут!

И вот, на полном карьере, пулеметным огнем отбиваясь от наседающей конницы или пехоты, взвод опять, в который раз, уходил куда-то в балку, в рощу, в лес. И опять впереди, преграждая путь, вырастали невидимые в темноте части белых. Опять в лоб встречали огнем. И опять сухой и четкий, как выстрел, звучал голос комиссара:

— Васька, пулемет!

Приказано было: не разговаривать, не курить, стрелять в крайнем случае. Знали: нельзя выдать себя! Выдашь себя — смерть! Молча отбивайся! Молча уходи!

Раз, когда взвод оказался под перекрестным огнем, когда сзади наседала конница, а впереди стеной встала пехота, Мишка не выдержал, крикнул на все поле: «Отрезаны!» Тогда к нему подошел Потапов, комвзвода, взял его левой рукой за грудь — в правой он держал наган — и, не повышая голоса, только тяжело как-то, туго выговаривая слова, сказал:

— Еще раз пикнешь — немедленно, без суда и следствия, к Духонину в штаб! Понял?

У Мишки голова ушла в плечи. Чего тут не понимать? Кивнул.

— Понял!

Наконец, под утро, удалось: оторвались от врага, отбились.

Цепко зажав в руке повод, комиссар зажмурился, на полминуты уснул.

— Ну вот, — с трудом открывая отяжелевшие, бессонные глаза, сказал он. — Ну вот, отбились!

Рассвет был сырой и влажный. Туман шел по низинам. Дымилось поле. И такая в мире стояла тишина, что казалось: вздохни — и будет слышно за десять верст.

Комиссар осмотрелся: налево лес, направо поле, степь. Все то же: лес да поле. Далеко впереди — гряда холмов. За холмами, по карте если, река.

— А за рекой наши! — твердо сказал Потапов.

— А вдруг нет?

— Наши! Знаю!

Наши не наши, крути не верти, а ехать надо. Не стоять же тут на дороге.

— Дозорные, вперед!

Дозорные, Андрей и Никита, встрепенулись. Они было сидя задремали. Хлестнули коней, понеслись.