Федерико Феллини - [54]

— Эти вопросы не моего ума дело. Об этом задумываются более серьезные люди. Я все время жил как бы на бегу, перебегая от одного телефона к другому, у меня никогда не было времени, чтобы как следует подумать о таких вещах. Почему и в каком смысле я католик? Наверное, потому, что я не могу избавиться от амниотической оболочки католицизма. Как можно утверждать, что вы не католик, как можно освободиться от видения вещей и явлений, сложившегося за две тысячи лет? Мне представляется несколько бесцеремонным заявить, что я не связан с религией, как это сделали некоторые из моих друзей. Я не слишком склон ш к революции, но католицизм дал мне тот минимум бунтарства, может быть, немного мальчишеского, который оправдывает мои ошибки. Сам католический обряд стимулирует меня: нарушать правила, разрушать наложенные им запреты доставляет изощренное и волнующее удовольствие.

— Это испытанная психологическая схема: грех — раскаяние — отпущение грехов — грех, и так бесконечно.

— Можешь называть это как угодно, но на меня это действует стимулирующе.

— Ты боишься смерти?

— Нет, совершенно не боюсь.

— Но ты думаешь об этом?

— Как о каком-то фильме. Я не думаю, что можно избежать потребности фантазировать также об этом событии, о котором мы, в сущности, ничего не знаем, даже несмотря на то, что на эту тему уже понаписали и продолжают писать философы, теологи, антропологи… В любом случае мне совершенно непонятно, как последующие поколения смогут обходиться без таинственного ореола, который католицизм создал вокруг женщины.

— Нельзя сказать, что психоанализ тебе очень помог или что «Город женщин» смог стать для тебя, как это считается, освобождающим фактором, необходимым для преодоления неких устоявшихся схем.

— Можно говорить, что хочется, идти за женщиной, которая движется, покачивая бедрами, в то время как большой колокол собора Святого Петра распространяет вокруг приглушенный гул, укоризненный и угрожающий, как сонет Белли, или некоторые другие вещи, которые по-прежнему завораживают меня.

— Из всех ударов судьбы, сопровождавших съемки фильма «Город женщин», какой был наиболее суровым для тебя?

— Конечно же смерть Нино Роты. Существовавшая между нами связь не была похожа на отношения с другими людьми, то есть отношения, которые рождаются, развиваются, крепнут, ослабевают. Наши отношения всегда были неизменными. С того первого момента, как мы посмотрели друг другу в глаза, у нас возникло ощущение, будто мы вновь обрели друг друга, и нас друг к другу потянуло. Все решилось именно в это мгновение. Я часто встречал его на улице. Я видел проходящего мимо невысокого приятного человека, приветливого, всегда улыбающегося, который постоянно пытался выйти в несуществующую дверь и который, как бабочка, мог даже выпорхнуть через окно, такой загадочной, нереальной аурой он был окутан. Он, казалось, вполне присутствовал здесь и сейчас и одновременно совершенно отсутствовал. В некоторых компаниях и некоторых случаях, когда вы его встречали, создавалось впечатление, будто его занесло сюда случайно, но в то же время он внушал уверенность, что на него можно рассчитывать, что он может пойти с вами до конца пути.

— Но где и когда вы познакомились?

— Как я уже сказал, на улице, на улице По. Я выходил из гостиницы «Люкс», ему было как раз в мою сторону, и он прошел со мной добрую часть пути. Мы прошли с ним вместе пешком всю улицу По. Когда мы вышли на свет, я спросил его, собираясь прощаться: «Куда ты идешь?» — «Я шел в гостиницу «Люкс». Мне нужно в «Люкс», — ответил он мне и отправился обратно. И тем не менее, несмотря на мягкую манеру общения, на рассеянный, отвлеченный вид, делающий его похожим на ребенка, пересекающего площадь Тритона в момент сумасшедшего дорожного движения, это был самый точный, самый пунктуальный, самый внимательный и восприимчивый человек из всех, кого я знал. Он был словно заговорен: он проходил мимо, скользил среди дел, затруднений, самых опасных событий, как будто прикрытый волшебной оболочкой, отделенный от всего невидимой преградой. Не думаю, что он вообще когда-либо сталкивался с проблемами, он, у которого даже не было часов, который никогда не знал, какой сегодня день, более того, он не знал даже, какой на дворе месяц. Однажды он должен был сесть на самолет в восемь часов вечера, и поскольку уже было довольно поздно, я посоветовал ему отправляться в аэропорт. В итоге он все-таки отправился туда, но, разумеется, самолета уже не застал, причем даже не понял почему. «Когда самолет вылетает?» — спросил он у стюардессы. «Он уже улетел». — «Но ведь сейчас 18.30». — «Нет, сейчас 20.30». Полагаю, это единственный случай, когда действительность застала его врасплох, когда время восстало против него. В остальном же не было никаких помех. В крайнем случае он появлялся в последний момент, но появлялся всегда.

— Что общего было между вами?

— Может быть, переменчивое и затаенное состояние души человека, который все время ждет, что вот-вот произойдет что-либо удивительное. Эта чарующая атмосфера, окружавшая его, как и смутное ожидание чуда, действительно передавалась другим. Когда он был здесь, создавалось впечатление, что ничто не встанет у вас поперек дороги, не сможет угрожать, обмануть ожидания. Он был существом, обладавшим редким, драгоценным свойством, проявляющимся у людей в виде интуиции. Это и позволяло ему оставаться таким простодушным, таким милым и жизнерадостным. Мне не хотелось бы, чтобы все, что я сказал, было понято превратно. Он вовсе не был этаким чародеем. Совсем нет. Когда предоставлялся случай, он говорил потрясающие вещи, очень глубокие, удивительно точные о людях и о явлениях. Как дети, как некоторые наделенные даром прозрения люди, наивные и искренние, он, бывало, неожиданно произносил поразительные вещи.