Федер - [23]

VI

Эта готовность пойти на расход, который через месяц после приезда в Париж показался бы г-ну Буассо таким нелепым, явилась решающей для Федера, наблюдавшего и сомневавшегося уже более двух недель. Давать советы провинциальному миллионеру так опасно! Но, с другой стороны, пагубная мысль, которую Федер предполагал у Делангля, представляла такую серьезную угрозу!

Чтобы сделать свои советы менее оскорбительными, Федер решил давать их Буассо грубым тоном.

Так как человек разбогатевший никогда не упустит случая насладиться тщеславием, Буассо как-то похвастался перед Федером восемьюдесятью новенькими томами с золотым обрезом, только что доставленными ему из Парижа.

— Ошибка, — сказал ему Федер с грозным взглядом, — ошибка, ужасная ошибка! Выбрасывая деньги на эти книги, вы как будто намеренно разрушаете положение, которое я хотел было вам создать.

— Что вы хотите сказать этим? — сердито спросил Буассо.

— Да то, что вы сами разрушаете стиль, который я хотел вам придать. О человеке, подобном вам, обладателе такого состояния, могли бы заговорить в свете, но вы сами этого не хотите. Вы швыряете на землю лестницу, которая могла привести вас на вершину общественного здания. Боже, до чего вы неопытны!

— До сих пор я не считал себя таким уж неопытным, — возразил Буассо, сдерживая гнев.

И он засунул правую руку в жилетный карман, полный наполеондоров, — жест, к которому он прибегал всегда, когда хотел успокоиться, встретив какое-нибудь затруднение. Вынув горсть монет, он позвякал ими, опять опустил в карман, затем резко выхватил снова: он буквально манипулировал золотом.

— Во-первых, вы покупаете книги! Но известно ли вам, что книги — это роковое оружие, обоюдоострый меч, которого надо остерегаться?

— Кто же не знает, что существуют и плохие книги? — вскричал Буассо тоном самого язвительного пренебрежения.

Так на свой лад он выразил тревогу, которую возбудили в его тщеславной душе советы, высказанные столь прямолинейно.

— Нет, вы не знаете всего, что содержится в этих проклятых книгах, — продолжал Федер со все возрастающей энергией дурного тона, — в них сам черт ногу сломит. Если человек не пристрастился к чтению еще с десятилетнего возраста, он никогда не узнает всего того, что содержится в книгах. А ведь малейшая ошибка может подвергнуть его язвительным насмешкам, которые навсегда прилипнут к нему. Стоит забыть одну дату, чтобы возбудить смех всего стола.

Тут Буассо, сделавшийся внимательнее, вынул из жилетного кармана горсть наполеондоров и не опустил их обратно: это было у него признаком внимания, переходившего в беспокойство.

— Я знаю, что ваше мощное воображение любит все чудесное, — так вот, чудесное и поможет мне нарисовать вам всю опасность, которой вы подвергаетесь. Предположим, что явится волшебник, что вы вручите ему десять тысяч франков, а он в совершенстве ознакомит вас с содержанием произведений Руссо, Вольтера и даже всех остальных книг, купленных со свойственной вам расточительностью. Я убежден, что для вас это была бы невыгодная сделка. Чья благосклонность нужна вам, чтобы выдвинуться в парижском обществе и с успехом вести дела? Благосклонность денежных людей, крупных капиталистов, главных сборщиков податей. Если же вы захотите пойти дальше и попасть в палату пэров, вам понадобится благосклонность правительства.

Тут внимание Буассо удвоилось. Он напустил на себя мрачный вид, и рот его сделался щучьим, то есть углы губ опустились, словно у торговца, потерпевшего убыток. При слове «правительство» он испугался, решив, что Федер разгадал недавно зародившиеся у него честолюбивые стремления.

— Так вот, денежный человек, которого привлекают в Вирофле ваши превосходные обеды, видит эти проклятые, выставленные напоказ книги и, опасаясь, что вы более начитанны, чем он, настораживается. Что касается правительства... Разве не очевидно, что всякий человек, имеющий какие-то идеи или на них претендующий, может быть разбит первым же наглым болтуном, который пожелает его опровергнуть? Следовательно, люди с идеями правительству не нужны. Да уж одно только чувство собственного достоинства должно было бы побудить вас отослать все эти книги обратно книгопродавцу. У вас не должно остаться ни одного тома. В противном случае вы рискуете оказаться смешным. Если вы выставляете напоказ книги, это значит, что вы уважаете ум людей, которые много читают, и обязаны притворяться, будто тоже читали их. В обществе будут делать кое-какие намеки, и вам придется изображать из себя человека, который в курсе того, о чем идет речь, — что может быть опасней? Презирайте книги открыто, и с этой стороны вы будете неуязвимы. Пусть какой-нибудь молокосос заговорит с вами о якобинских книгах Руссо и Вольтера, — отвечайте ему с подобающим вашему положению высокомерием: «Утром я зарабатываю деньги, а вечер отдаю развлечениям». Развлечения — это нечто реальное, нечто такое, что в Париже видят все и что доступно только богатому человеку. Вот в чем огромная разница между Бордо и Парижем. Место встречи всех деловых и блестящих людей в Париже — это Бульвар. Так как же публике Бульвара не питать уважения к человеку, который в шесть часов вечера подъезжает в великолепном экипаже к «Кафе де Пари» и садится у окна за столик, уставленный ведерцами со льдом, где заморожены бутылки шампанского? Я говорю вам лишь о самых обычных способах приобрести уважение и попасть в список, который пробегает правительство, решая приобщить двух или трех негоциантов к числу новоиспеченных пэров. Я убежден, что такой человек, как вы, должен ежегодно менять коляску, в которой он ездит в Булонский лес. Если вы появитесь на скачках в Шантильи, то возьмите лошадь, которую знают все, но поставьте сто луидоров на ту, от которой явно отказались все знатоки. Предложите крупнейшему ученому Парижа проделать все это и многое другое, — он не сможет. Например, в феврале, когда только-только появляются плоды и овощи, вы устраиваете обед, и вам приходит в голову, что хорошо бы подать молодой зеленый горошек. Вы посылаете на рынок билет в пятьсот франков. И вот все видят зеленый горошек на вашем столе. Ни один завистник — а у такого человека, как вы, в наш