Феакийские корабли - [8]

— Память отшибло? — резко спросил певец и, выхватив поковку рукой, стал осматривать её с деланым интересом. Медь была ещё достаточно горяча — градусов четыреста пятьдесят, и не было пока никакой нужды разогревать её снова. — Странный наконечник, — повторил Демодок. — Где третье ребро, где зазубрины?

— А мне, может, такой и нужен! — буркнул Гефест, и отшвырнул пустые клещи.

— Тебе? — удивился Демодок. — И зачем, если не секрет?

Бог стоял перед ним набычившись, сложив могучие руки на груди, качал желваками и смотрел в сторону.

— Так зачем же? — повторил Демодок и бросил поковку в горнило, в самый жар, где она сразу начала плавиться, быстро теряя форму.

— Диомед промахнулся тогда, девять лет назад, — сказал наконец Гефест. — Ему надо было взять на два пальца ниже… Но Диомед — смертный, а я всё-таки бог. Хромой и некрасивый, но бог. И я — сегодня — не промахнусь!

— Так я и думал. — Демодок сокрушенно покивал. — Ни ума, ни фантазии — сплошное могущество. Даже ты… А ведь ты подаёшь надежды. Ты уже сорок лет подаёшь надежды — это, наверное, потому, что у тебя было трудное детство. Но и ты, дружище, совсем недалеко ушел от остальных. — Демодок вздохнул. — Какое-то проклятие на этом мире, мой друг, — произнёс он тоскливо. — Такой светлый, такой прекрасный, такой весёлый проклятый мир…

Надо было, однако, кончать этот затянувшийся анекдот. Алкиноевы гости уже, наверное, заскучали, да и танцоры, наверное, уже выдохлись. «И вообще», — как сказал недавно Арей, ничего не подозревавший о намерениях Гефеста.

— Ты же хитроумнейший из богов, — вкрадчиво произнёс певец, и отражённым светом его ума сверкнули глаза Гефеста. — Твоя месть не должна быть столь бессмысленной и жестокой. Отомсти смехом! Пусть весь Олимп и все смертные впридачу хохочут над ними!

Гефест опустил руки, быстро глянул на Демодока и уставился на железные сети. Уже готовые, уже свёрнутые в огромный, неподъёмной тяжести рулон, они были аккуратно уложены под стеной, возле ниши с золотолобым болваном.

— Ну! — сказал Демодок, и по-новому, вкрадчиво и коварно, зазвенел его инструмент, и взмахом руки он отпустил танцоров. — Ну же! — И Гефест, торжествующе хохоча, одним прыжком преодолел расстояние между наковальней и нишей, обеими руками обхватил сеть и с хриплым горловым выдохом почти оторвал её от земли. Но всё-таки она была слишком тяжела — даже для Гефеста.

И тогда Демодок проиграл кодовую музыкальную фразу, искусно вплетя её в рисунок мелодии, — и золотолобый болван (корабельный стюард, кое-как отремонтированный совместными усилиями певца и бога), скрипя и громыхая сочленениями, выдвинулся из ниши, неуклюже присел и взвалил сеть на свои плечи. Он заметно укоротился под тяжестью ноши, масло брызнуло из его суставов, потекло по золотым голеням и бедрам, и робот неожиданно легко побежал к выходу из пещеры, а Гефест, хохоча и потирая ладони, захромал следом.

Незаметно для бога Демодок укоротил путь от пещеры до особняка. Сплошной зелёной полосой пронеслись навстречу леса и рощи; на один вдох солёного морского воздуха хватило долгого пути вдоль побережья; в три гигантских прыжка был оставлен внизу крутой склон самой высокой горы на Лемносе — острове, который Гефест считал своей второй родиной.

Лишь на вершине горы, у златокованных ворот храма, они замедлили бег и, войдя, неспешно двинулись сквозь анфиладу огромных, роскошно убранных помещений. Демодок шагал следом, вдыхая затхлый нежилой воздух дворца, и мельком, но часто поглядывал по сторонам, чтобы дать гостям возможность хоть краем глаза увидеть и золотую чеканку на стенах, и тонкой работы жертвенные треножники в углах, и мраморную мозаику пола… Миновав кабинет Гефеста, они оказались наконец в спальне — единственном помещении, хранившем следы уюта. Запах благовоний, примятая с одного края постель и разорванная туника, небрежно брошенная на спинку огромного ложа, говорили о недавнем присутствии Афродиты.

Свирепо рыкнув, Гефест брезгливо, двумя пальцами, подцепил тунику и швырнул под ноги. Однако, поразмыслив, решил, что этого делать не стоило. Поднял, бережно отряхнул и аккуратно повесил на прежнее место.

Механический слуга уже раскатал на полу рулон, приподнял край сети с помощью магнитных присосков на пальцах и, держа её на весу, ждал указаний. В спальне было ещё довольно светло, но прямые солнечные лучи сюда не проникали, поэтому даже узелков не было видно. Казалось, робот держит пустоту.

Вдвоём с Гефестом они стали натягивать сеть под пологом брачного ложа…

«Не менее часа понадобится им, чтобы насторожить ловушку, — прикинул певец. — Да почти сутки ждать, возвратясь в кузницу. Целый вечер, и целую ночь, и целое утро… Обойдутся без меня? Вполне. А я давно не бродил по Олимпу. Хоть смысла уже и нет, а всё-таки… И Посейдон опять что-то замышляет, надо быть в курсе. И как там мой шлюп — держится, или уже окончательно растворился в этой реальности? И, может быть, радиобуй заработал… А гости — гости ничего не заметят. Не в первый раз».

Этот ритуал давно стал привычен ему и срабатывал без осечки, хотя Демодок и не понимал — как. И не надо. Он многого не понимал в этом мире — и уже не стремился понять. Если ритуал не будет срабатывать, он перестанет быть ритуалом, вот и всё. И понимать нечего.