Феакийские корабли - [11]

— Бросьте шлюп, — говорил он. — Чёрт с ним… Пульт. Ты же видел. Не пытайся чинить… Немедленно в капсулы. Оба. Я тоже. Но сначала вы. Оба. Населён…

Он говорил медленно, с трудом выталкивая слова и кривясь от боли, — но он знал, что говорит. А Дима не подчинился. Это был его третий профессиональный заброс, он полагал себя уже достаточно опытным квазинавтом и счел возможным выполнить приказ только наполовину. Он почти силой загнал Наденьку во вторую капсулу и сразу нажал наружную клавишу обратного старта. Воздух сказал «блоп!», заполняя освободившееся пространство, и Диму качнуло.

— Молодец, — проговорил Юрий Глебович, наблюдавший за его действиями. — Теперь сам. Не торопись.

— Конечно, Командор! — бодро ответил Дима и, проходя мимо его капсулы, локтем ударил в клавишу.

Четыре дня он пытался починить пульт и не преуспел.

На пятый день сломался корабельный стюард, и Диме пришлось самому топать на камбуз. Тогда он и заметил первые пятнышки ржавчины на нержавеющем металле консервных банок.

Ещё два дня он занимался тем, что выдвигал и тестировал все блоки аппаратуры. Сначала выборочно, потом подряд, потом взялся за запасной комплект. Тестер показывал чёрт знает что, и Дима взял новый тестер. Вскоре оба прибора перестали реагировать даже на 220 вольт бортовой сети.

А ещё через несколько дней, увидев, что одна из консервных банок проржавела насквозь, Дима решил, что с него хватит. Он залёг в капсулу, надвинул крышку и нажал клавишу обратного старта.

Потом ещё раз нажал.

И ещё…

А потом Демодок выбрался из капсулы и стал жить в этом мире, поскольку ничего другого ему не оставалось.

Глава 4. Заговор богов

Часть пути от Лефкаса до Олимпа Демодок преодолел пешком, перепрыгивая сначала с гребня на гребень застывших в неподвижности волн, потом — с острова на остров. Добравшись до устья реки Ахерон, заглянул в лабиринт святилища — Оракула Мёртвых. Очередной посетитель с чёрной повязкой на глазах застыл на полушаге в узком пространстве лабиринта, с двух сторон его поддерживали под руки жрецы в мятых серых балахонах до пят. Ещё трое жрецов озабоченно склонились над сложной системой зеркал и светильников, выдвинутой из пола круглого тесного зала в центре лабиринта. Кому и зачем нужен этот обман в мире, где реально существуют боги, Демодок не понимал. Разве что жрецам, которые везде и всегда были профессиональными жуликами и нигде никогда ни во что не верили. Настолько ни во что не верили, что даже реально существующие боги для них не существовали.

«Посмотрим, чего стоит ваш атеизм», — подумал Демодок, и, выбрав из трёх жрецов самого хитроглазого, повернул одно из зеркал, направив световой зайчик на пыльную стену перед его неподвижным лицом. А потом пальцем нарисовал на стене длинный породистый профиль Посейдона. И, уже не теряя времени на моцион, шагнул к вершине Олимпа.

Бессмертные пировали.

Аполлон вяло гонял по кругу одну и ту же мелодию, даже не пытаясь импровизировать. Демодок узнал кодовую музыкальную фразу для активации робота и покачал головой. Перехватив искательный взгляд Аполлона, певец улыбнулся ему и развел руками, демонстрируя пустые ладони: ничем не могу помочь тебе, светлый бог! Лира моя не при мне — висит на столбе в далекой Схерии, и струны её обмотаны шерстяной тряпкой.

Светлый бог с готовностью протянул ему свою золотую кифару. Демодок отрицательно помотал головой. «А вот не надо было делать мне «испанский воротник» из моей гитары! — мстительно подумал он. — Такая гитара была…» — Уже приближаясь к пиршественным столам, он вспомнил, что «испанский воротник» сделал ему Гефест, Аполлон же при сём только присутствовал. Но возвращаться Демодок не стал.

Арей восседал на своём месте, настукивал что-то маршевое по краешку кубка и загадочно улыбался, поглядывая на солнце. Афина Паллада с изумлением смотрела на брата. Впервые на её памяти Арей вел себя столь миролюбиво: ни с кем не искал ссоры, не мастерил кастетов из золотой посуды и даже не интересовался военными действиями смертных внизу (хотя, казалось бы, такой случай — время для них остановлено и можно подробно изучить диспозицию войск).

Певца узнавали. Приветливо (очень приветливо) улыбались, заговаривали о пустяках, опасливо глядели вслед, когда он, ответив или не ответив на вежливо-пустые вопросы, проходил мимо. Ганимед, который ловко сновал между столами, разнося нектары и благовония, подбежал к нему и протянул полный кубок.

Демодок пригубил, чтобы не огорчать бедного юношу. Младший сын Троса, родоначальника троянских царей, Ганимед был единственным из людей, удостоенным бессмертия. «За красоту», — так объяснил Зевс, забирая его на Олимп, хотя юноша был скорее смазлив, чем прекрасен. Взгляд его был безмятежен и пуст, как у манекена, и за сотни лет ни единая мысль не исказила его кукольно-правильных черт. Даже гибель и разрушение Трои, родного города, не коснулась его сознания. «Я никогда не умру!» — вот и всё, что можно было прочесть на лице счастливейшего из смертных. Бездумье угодно богам… Вернув Ганимеду кубок, Демодок двинулся дальше, направляясь к столу Зевса. Боги, сообразив наконец, что это неофициальный визит, перестали оглядываться и занялись своими делами.