Фаворит императрицы - [125]

– Это как понимать, мадемуазель с табуном коней поскачет? – не скрывая насмешки, поинтересовался князь.

– Отнюдь… Табун лошадей поскачет своим порядком, а у господ офицеров своя задача. Им бы только присмотреть племенных жеребцов, а транспортировка оных лежит на плечах у армии.

Лизонька улучила минутку, чтобы сказать Матвею два слова наедине. Павла совершенно потерялась на фоне общего благолепия, но сделала все, чтобы помешать этой интимной минутке. Кажется, в конце мелодрамы комическим героям дается полный простор для веселых реплик – действуй! А Павла стала в буквальном смысле путаться под ногами, причитая:

– Да что вы тут… с ума посходили? Какой жених может быть без папеньки? Карп Ильич нас за это не похвалят! Вот ведь сватовство бесовское…

– Сударыня, – почтительно склонился перед ней Родион, – разумеется, мы ничего не можем решить без господина Сурмилова. Но разве не поражает вас эта удивительная встреча? – Родион тарахтел без остановки все время, которое влюбленные провели за портьерой.

Слов их не было слышно, только вздохи. И расскажи Матвей, чем закончилось это прощание, пришлось бы показать и три цепочки, которые Лизонька одну за другой повесила на шею жениху: одну с ладанкой, другую с заговорным стеклянным камушком-глазом и третью с медальоном, в котором хранилась прядь ее волос.

Матвею вернули его похищенную лошадь. Потом Лизонька стояла в воротах замка и махала белым платком, но друзья не оглядывались, мысли их были заняты уже совсем другим. Через полчаса они оказались на месте, а именно на круглой поляне с кустом орешника посередине.

– Вот здесь все и произошло, – сказал Родион. – Смотри, кровь на подорожнике. Виноват во всем я сам. Болтлив излишне.

– Как ты думаешь, чем не угодил Шамбер высокой шляхте? Или они прямо подозревают его в краже золота?

Уже одно то, что он письма разослал по двум адресам, должно было их вывести из себя.

– Ах да, письма… Я и забыл.

– Что будем делать?

– А что делать? Теперь только надо обсудить, сразу ехать к Бирону с повинной, или… я не знаю, что «или». Я выдохся!

– Или ехать в Варшаву, – докончил за него Родион. – И там найти Шамбера, если он, разумеется, жив.

– Если он, не приведи господь, еще жив, – жестко сказал Матвей, – то он непременно сообщил своим польским друзьям, куда он дел это золото. Признание – цена его жизни. А если он мертв, то тайну уволок с собой в могилу.

– Не забывай, у Шамбера был напарник.

– Не такой он дурак, чтобы заранее сообщать напарнику тайну клада, – проворчал Матвей. – Это все равно что могильщика Яцека расспрашивать о шамберовых делах.

– Слушай, а не сходить ли нам и впрямь к могильщику? – Родион уцепился за последнее слово. – Ведь о чем-то там Шамбер говорил. Могильщик не будет делать из их разговоров тайны, главное, хорошо заплатить.

– Из каких это шишей мы хорошо заплатим? – усмехнулся Матвей, но спорить не стал.

Друзья направили лошадей к дому могильщика.

– Что-то не похож ты на счастливого человека! – сказал вдруг Родион. – Ведь с невестой встретился. Такая прелестная девица!

– Елизавета Карповна – диво дивное, что и говорить. Я как ее увидел, глазам не поверил. Думаю, неужели я эту любил… или другую? Знаешь, аж дух захватило! Но не об этом сейчас я думаю. Понимаешь, Родька, крутит меня жизнь! Ведь не сядь я тогда в Париже с Сюрвилем в карету… Именно после этого судьба моя вкривь и вкось, ладья дала течь, а жизнь, словно из гнилых ниток сшита, вся по швам расползлась.

– Ладно, не причитай, потом обсудим. Приехали.

Они привязали лошадей к сломанной изгороди. Никто не отозвался на их стук. Родион толкнул дверь – не заперто.

К их удивлению, хозяин был дома, и немудрено, что он не отозвался на их стук. Могильщик спал, сидя за столом и уронив голову в деревянную миску с остатками какой-то еды, рядом стояла порожняя бутыль. Сейчас уже нельзя было понять, что в ней содержалось: домашняя настойка или брага. Ясно только, что пьянящая жидкость без остатка перекочевала из одного вместилища в другое и свалила мощную фигуру могильщика.

– Фу, пахнет как мерзко! – бросил Матвей.

– Понятное дело. Ты к другим запахам привык. В подвалах и тюрьмах воздух чистый, бодрящий, сивухой не воняет!

Матвей сел на лавку, осмотрелся. Каждая вещь здесь – плохо оструганный стол, грубая, покрытая мешковиной лавка, жалкая утварь в холодной печи, все под стать хозяину – являла собой картину крайней бедности, убогости и униженности. Вид этих вещей говорил – да, мы не родовиты и у нас трудная жизнь, видите, как нас покорежило? Но на шли они в хижине одну вещь, которая выглядела инородно и вызывающе: бархатный кафтан, висящий на деревянных, как в портняжной мастерской, распорках. Кафтан был украшен тонкой серебряной вышивкой, серебряными же пуговицами и петлями из серебряного шнура.

– Откуда здесь этот жюсокор[35]?

– Кафтан, что ли?

– Ну да, вот это!

– Я же тебе объяснял. – Родион действительно всю дорогу пересказывал Матвею события последних дней, но во время езды особенно не поговоришь, иные мелочи и выскальзывают. – Этот жюсокор, как ты говоришь, подарил могильщику Шамбер неизвестно за какие заслуги. Могильщик был за этот бархат бит на господском дворе, но оправдался. Ксендз за него заступился, и могильщику удалось сохранить свою собственность.