Фаворит - [53]

– Что с тобой? – спросил Пит. – Привидение померещилось?

– Ничего, все в порядке, – ответил я, снимая пиджак. Палиндром стоял рядом, и я похлопал его по спине, любуясь его великолепной, умной мордой. Теперь меня больше всего тревожил Палиндром – пусть хотя бы для него эти десять минут не окажутся последними.

Я вскочил в седло и, посмотрев на Пита сверху, сказал:

– Если... если Палиндром упадет во время этой скачки, пожалуйста, позвони инспектору Лоджу в Мейденхедский полицейский участок и расскажи.

– Какого черта?.. – начал Пит.

– Обещай мне, – сказал я.

– Ладно. Но я не могу понять... Ты же сам можешь сказать ему, если хочешь! Ничего с тобой не случится.

– Может быть, и нет, – согласился я.

– Я тебя встречу на почетном кругу для победителей, – сказал он и похлопал Палиндрома по крупу, когда мы тронулись.

Дождь хлестал нам в лицо, когда мы выстраивались на старте перед трибунами. Нам предстояло сделать два круга. Старт был дан, и мы полетели.

Две или три лошади взяли первый барьер раньше меня, но после этого я пустил Палиндрома вперед и повел скачку. Он был в отличной форме и прыгал с изящной плавностью стиплера высшего класса. В любой другой день я, чувствуя под собой это мощное и легкое тело, испытывал бы наслаждение, которое трудно выразить словами. Теперь же я почти ничего не замечал.

Вспоминая падение Билла, я все ждал, что вот мелькнет человек за забором, разворачивая проволоку, поднимая ее, прикрепляя... Тогда я намеревался послать Палиндрома в прыжок раньше, чтобы он не налетел на проволоку на взлете, а навалился грудью, когда на исходе прыжка уже минует высоту, на которой она натянута. Тогда, я надеялся, он сможет своей тяжестью порвать или стянуть проволоку вниз и приземлиться на ноги, а если и не удержится на ногах, это не будет сокрушительным падением, как случилось о Адмиралом. Но легче планировать действие, чем выполнить его, и я сомневался, смогу ли я заставить такого прирожденного прыгуна, как Палиндром, сбиться с темпа и подняться в воздух хоть на долю секунды раньше времени.

Мы закончили первый круг без происшествий, хлюпая по мокрому полю. Оставалось пройти еще примерно милю, когда уже на противоположной прямой я услышал за собой удары копыт. И я обернулся. Большинство всадников шло плотной группой далеко позади, по двое нагоняли меня с большим упорством, и теперь они почти поравнялись с Палиндромом.

Я подбодрил его, и он отозвался немедленно, так что мы легко оторвались от преследователей примерно на пять корпусов.

Никто не перешел дорожку за препятствием.

Я не видел никакой проволоки.

И все-таки Палиндром задел ее.

Если б не эти двое, нагонявшие нас, я не стал бы подбадривать Палиндрома. Я почувствовал, как что-то рывком ударило по ногам Палиндрома, когда мы поднялись над последним барьером на противоположной прямой, и я вылетел из седла, как пуля. Пока я катился по земле, другие лошади взяли препятствие. Они, конечно, не налетели бы на человека, лежащего на земле, если б могли избежать этого, но в данном случае, как мне потом рассказывали, они должны были обогнуть Палиндрома, пытавшегося подняться на ноги, и я оказался на пути.

Подковы лошадей били по моему телу. Один удар пришелся мне по голове, шлем треснул и слетел. Миновали шесть секунд бьющего, терзающего хаоса, в течение которых я не мог ни думать, ни двигаться – я мог только чувствовать.

Потом все кончилось. Я лежал на мокрой траве, бессильный и онемевший, не способный не только приподняться, но даже пошевелить рукой. Я лежал на спине, ногами к препятствию. Дождь бил мне в лицо и стекал по волосам, и капки так сильно ударяли по векам, что было трудно открыть глаза, будто на веки навалили тяжесть. И все-таки сквозь приоткрытые с трудом веки я увидел человека у препятствия.

Он не шел ко мне на помощь. Он лихорадочно быстро сматывал кусок проволоки, двигаясь с поля на бровку. Когда, он дошел до столба у бровки, он сунул руку в карман плаща, вытащил какой-то инструмент и перекусил проволоку в месте, где она была прикреплена – на восемнадцать дюймов выше препятствия. На этот раз он не забыл свои кусачки! Окончив работу, он надел моток проволоки на руку и повернулся ко мне.

Я узнал его.

Это был шофер лошадиного фургона.

Все краски вдруг померкли. Мир стал серым, как плохо отснятый фильм. Серой была зеленая трава, серым было и лицо шофера...

Серым был и еще один человек у препятствия, который теперь двинулся по направлению ко мне. Его я тоже знал, и это был не шофер такси. Я так обрадовался, что теперь я не один в борьбе против водителя фургона, что чуть не заплакал от облегчения. Я пытался обратить его внимание на проволоку – на этот раз у меня был свидетель. Но слова, проносившиеся в моем мозгу, никак не шли с языка. И гортань и язык были точно скованы.

Он подошел ближе, остановился надо мной и наклонился. Я хотел улыбнуться и сказать «хелло», но ни один мускул лица не двигался. Человек снова выпрямился.

Обернувшись, он через плечо крикнул шоферу:

– Он без сознания! – и снова повернулся ко мне. – Любопытный ублюдок! – сказал он и ударил меня ногой. Я слышал, как треснули ребра, и почувствовал острую боль в боку. – Может быть, это научит его не совать нос в чужие дела! – Он ударил еще раз. Мой серый мир потемнел. Я почти потерял сознание, но даже в этот страшный миг какая-то часть мозга продолжала работать, и я понял, почему служитель не пересек скаковую дорожку, когда натягивал проволоку: ему этого не нужно было делать. Он и его сообщник стояли на противоположных сторонах дорожки и натянули ее с двух концов.