Фау-2. Сверхоружие Третьего рейха, 1930–1945 - [38]

За кино– и фотодокументами последовали мультипликационные картинки траектории полета с указанием скорости, высоты и расстояния, достигнутых в этот день.

Последние несколько футов ленты демонстрировали в ритме рапида ключевые моменты всей операции: прибытие стартовой команды на испытательный стенд, статическая проверка, работа командного пункта и, наконец, сам запуск. В конце фильма появились слова, заполнившие весь экран: «Мы всё же это сделали!»

Фильм завершился. Комментарии фон Брауна смолкли. Наступило молчание. Никто не осмеливался произнести хоть слово.

Бросалось в глаза, что Гитлер был тронут и возбужден. Погруженный в свои мысли, он откинулся на спинку кресла, рассеянно глядя куда-то в пространство. Когда спустя какое-то время я пустился в объяснения, он с самого начала внимательно слушал меня, не скрывая неподдельного интереса. Казалось, что прежде, чем я произносил слова, он по моему лицу и губам читал их. Время от времени он качал головой или кивал, соглашаясь.

Я кратко подвел итог сегодняшнего положения дел, рассказал, как это оружие может быть использовано и что для этого необходимо сделать. Затем объяснил процедуру запуска из большого бункера и с подвижных установок. От темы промышленного выпуска – я привел данные по объему выпуска и графикам поставок – я перешел к вопросу о стартовых командах, как их надо комплектовать и готовить. С помощью наших моделей, чертежей и карт я старался создать впечатляющую картину наших трудов, которые годами не давали нам перевести дыхание.

Во время моей речи Гитлер вскочил с места и подошел к столу, на котором мы устроили небольшую выставку наших моделей. Он непрерывно переводил взгляд с них на меня. Наконец я сказал все, что считал нужным, и, замолчав, стал ждать вопросов.

Гитлер подошел и пожал мне руку.

– Я благодарю вас, – сказал он шепотом. – Почему же я не верил в успех вашей работы? Если бы такие ракеты были у нас в 1939 году, не пришлось бы вести эту войну… – Его взгляд, казалось, снова растворился в пространстве. Теперь он больше не смотрел на меня, а лишь шевелил губами. – И Европа, и мир теперь станут слишком малы, чтобы вести войны. При таком оружии человечество их не выдержит. – Он повернулся к модели бункера.

Мы снова разобрали ее и во второй раз дали объяснения. Нам пришлось в деталях продемонстрировать, как ракету снимают со стапелей, заправляют, проверяют и готовят к запуску, после чего, полностью готовую, провозят сквозь узкие раздвижные ворота на открытое пространство, за минуту до старта запускают встроенные в нее гироскопы – и она тут же вертикально взмывает в небо.

Я не делал тайны из того, что мне не нравились старты из бункера. Предпочтение я отдавал маневренности, которая достигалась за счет моторизации, быстроты подготовки в полевых условиях и стрельбы с движения. Если враг обладает большим преимуществом в воздухе, много запусков из бункера не сделаешь.

Гитлер, вскинувшись, прервал меня и подозвал Шпеера, чтобы тот рассказал – не о тех ли больших укрытиях на берегу Ла-Манша идет речь, которые доказали свою надежность для подводных лодок. Он хотел иметь не один, а два или, если возможно, и три бункера для нас. По его мнению, враг быстро засечет моторизованные ракетные батареи и уничтожит их. Будущее доказало, что он ошибался.

Хотя я знал, что Гитлер терпеть не может возражений, я не стал медлить со своей точкой зрения. Я заметил, что при использовании подвижных батарей вражеской воздушной разведке будет исключительно трудно после запуска определить место стартовой позиции. На ней останутся только небольшие направляющие, а замаскировать несколько машин – это детская игра. Нетрудно будет после каждого залпа менять свое местоположение, не оставляя ничего, на что стоило бы тратить бомбы.

Но мои аргументы были тщетны. Бункеры были любимыми сооружениями для Гитлера, и он не мог отказаться от их идеи. Шпеер получил приказ, чтобы крыша бункера была толщиной не менее 7 метров. Гитлер дополнил свое указание объяснениями на плане:

– Эти укрытия будут манить вражеских летчиков, как мух на мед. И значит, чем больше на них будет сброшено бомб, тем меньше их упадет на Германию.

После того как я показал ему фотографии кратеров в земле после разрыва ракет, он, молча рассмотрев их, спросил, не можем ли мы увеличить вес боеголовок до 10 тонн и довести ежемесячный выпуск ракет до двух тысяч. Я ответил, что в таком случае понадобится совершенно новая ракета огромного размера и, чтобы она покрывала те же расстояния, потребуются ресурсы, которых у нас сейчас нет. Потребуется, самое малое, лет пять, чтобы создать такую гигантскую ракету.

– А как насчет их количества? – нетерпеливо прервал меня Гитлер.

– И это невозможно, – объяснил я. – У нас нет столько спирта. Цифры, упомянутые в моем докладе, – это самые высокие показатели, которые счел возможным дать плановый отдел. Любое альтернативное горючее иного происхождения и сочетания, – добавил я, – потребует создания новой ракеты, что также займет несколько лет.

Глаза Гитлера зажглись странным фанатичным огнем. Я испугался, что он может впасть в один из своих припадков неконтролируемой ярости.