Фатум. Самые темные века - [7]

Только отвлекся смахнуть брызнувшую в лицо кровь, и сразу в кушак вцепились чужие пальцы. Дотянувшийся до меня комедиант с раскроенным черепом потянулся к шее, я рукоятью ятагана шибанул его по изуродованному лицу, и хоть левый глаз лопнул и бесцветной жижей заструился по скуле, отшвырнуть парня не получилось. Пришлось выхватить стилет и вонзить острие в правую глазницу, полностью ослепив акробата.

После я высвободился из мертвой – воистину мертвой! – хватки и кинулся вдогонку за танцовщицей, что, оставляя на мозаике кровавый след, упрямо ползла к знаменосцу Бестии.

Порождение тьмы бесновалось у края мозаики, не в силах ступить на изображение распятой госпожи, а когда я настиг девчонку, изо всех сил швырнуло в меня свою ужасную флейту. Острые сколы костей распороли рубаху и кожу, но поздно – ятаган уже рухнул вниз и с деревянным стуком врубился в девичью шею.

– Ad gloriam odium![20] – заорал я, когда на мозаику хлынул поток крови и знаменосец Бестии взвыл так, словно его паром ошпарило.

Но не паром – ненавистью!

Кожа чудовища покраснела и покрылась волдырями, полыхавшее в глазах пламя преисподней потухло, и на какой-то миг показалось, будто на меня смотрят водянистые глаза Марка Хасты.

Или так оно и было?

Неважно – кровь вовсю клокотала на мозаике, а ятаган раскалился докрасна, и я бросился в атаку. Знаменосец Бестии хоть и был выше, мощнее и сильнее, но развернулся и козлиными прыжками помчался наутек.

Я – вдогонку. Не осталось ни страха, ни сомнений. Сознание заполонила одна лишь ненависть. Ненависть, которая делает нас истинно свободными и вдыхает жизнь в куски мяса, именуемые человеческими телами.

Ненавижу – значит, существую!

Ненавижу!

Первый удар объятого пламенем ятагана пришелся промеж лопаток. Брызнула нестерпимо вонявшая серой черная кровь, знаменосец жалобно взвыл, а следующим замахом мне удалось изловчиться и перебить ему колено. Темное создание с грохотом врезалось в кафедру, разнесло ее в щепы и покатилось по полу.

Я в один миг оказался рядом и с размаху рубанул клинком по запрокинутой гортани. Лезвие, с хрустом перебив хрящи, застряло в мускулистой шее, и огонь с ятагана перекинулся на бороду. Знаменосец судорожно засучил ногами и ударом копыта отбросил меня в сторону. Боль обожгла бедро, острые грани смальты разодрали рубаху и оцарапали кожу, но ненависть моя была сильна, и я легко вскочил с мозаики и вновь бросился в атаку.

– Odium aeternum! – орал и кромсал шею твари уже потухшим, но от этого не ставшим менее острым клинком.

А потом сталь прошла через кости и плоть и со звоном угодила в каменный пол.

Дзанг! – удар болью отозвался в руку, клинок лопнул и разлетелся на куски.

Но это было уже неважно – отрубленная рогатая голова чудовища валялась в шаге от истекавшего вонючей жижей тела.

Теперь не встанет, теперь не оживет. Какое-то время – точно.

Закашлявшись, я повалился на ближайшую скамью и зажал отбитый и исцарапанный бок. Ненависть схлынула, навалились усталость и боль.

Ничего, жить буду. Я – буду, а кто-то нет.

Я с сожалением поглядел на изувеченные тела девчонок, с которыми мы могли бы недурственно провести сегодняшний вечер. Вот тебе и per anum, вот тебе и per os.

Да уж, все беды рода людского от гордыни, алчности и глупости.

Вспомнился отчим Секундус, который поставил свои убеждения выше уложений Церкви и едва не выпустил в мир знаменосца Бестии, захотелось найти его и удавить. Но не стал, нет.

Не стоит растрачивать ненависть по пустякам. Еще пригодится.

И я толкнул ногой рогатую голову знаменосца, злобно пялившуюся на меня своими мертвыми глазами…

Максим Тихомиров. Лицо Королевы

– Посмотри мне в глаза, – услышал Темный Властелин Хегертон на рассвете.

Дремлющий после ночи безумной страсти гигант попытался приподняться на локте, но не преуспел. Демоноиды и дьяволиада, чертыхнулся Темный Властелин и рванулся сильнее – до хруста в запястьях и лодыжках, они не спешили покидать те места, к которым их приковал неведомый паралич.

Приподняв голову, Темный Властелин Хегертон обнаружил себя распятым поперек обширного ложа, растерзанного недавней битвой двух титанических темпераментов. Его мускулистые руки и ноги были привязаны к столбикам кровати, был он совершенно гол, а низ его живота скрывался в сладком жарком полумраке меж роскошных бедер оседлавшей его Королевы. Темный Властелин Хегертон чувствовал, что там, в восхитительной влажной жаре августейшего лона, он крепок, стоек и востребован.

Королева разглядывала его сквозь глазные щели чужого лица. Чужая кожа, прихваченная к ее собственной крошечными швами, отличалась более светлым оттенком. Маска, скрывающая королевский лик, жила своей жизнью, гримасничая совершенно без всякой связи с эмоциями Королевы, ее речью и действиями.

Время от времени маски менялись. Темный Властелин Хегертон за месяцы любовной связи со своей повелительницей привык к тому, что, просыпаясь утром в одной постели с возлюбленной, не всегда обнаруживал у нее то же лицо, с которым она засыпала вечером накануне. Он принял это как должное – так, как принимали причуды своей Королевы все Проклятые Властелины Севера. Все живущие вечно были по-своему странны – прежде всего тем, что жили, не живя, тем, что обманули смерть, не сумев обмануть еще и жизнь. Что же удивительного в том, что их повелительница – та, что подарила им бессмертие в обмен на их человеческие души, проведя над каждым из своих подданных обряд Обращения, – самая странная среди них?