Фатальные стратегии - [26]
Паблисити, отвратительная абстрактная циркуляция евродолларов, биржевых котировок, имморальность циклов моды, бесполезные технологии и дутый престиж, предвыборная показуха, эскалация вооружений – все это является не только историческим признаком засилья капитала, но и решающим доказательством еще более важного факта, чем сам капитал, – доказательством того, что никакого социального проекта, достойного этого названия, на самом деле никогда не существовало, что ни одна группа в принципе никогда на самом деле не представляла собой социальную группу, то есть группу, связанную своими собственными ценностями и последовательную в своем коллективном проекте – одним словом, что никогда не было даже тени или зародыша сознательного коллективного субъекта и самой возможности цели такого порядка.
Общественная мораль, коллективная ответственность, прогресс, рационализация социальных отношений – чушь! Какая группа когда-либо мечтала об этом? Мечтали социологи и идеологи, да еще политики, которые как раз потеряли чувство политического, этого коварства и этого fallacy [ложная аргументация][71] политического, но это уже не fallacy из «Государя» Макиавелли, а если следовать за Мандевилем в бездну социального, это макиавеллизм всякого общества в его реальном функционировании.
Энергия социального как такового, энергия общественного соглашения и его идеализации в социализме – это бедная энергия,[72] это умеренная энергия, медленная и искусственная. И, как видим, народы ей не подчиняются, это лишь их история. Даже революция, которую можно считать кульминацией этой «сознательной» энергии, не раскрывает скрытый смысл истории. Как сказал Ривароль:[73] «Народ на самом деле и не хотел революции, он желал лишь ее зрелища». Есть ли что-то более коварное, чем это? Более имморальное (особенно когда речь идет о революции! – но не волнуйтесь: когда народ, как кажется, хочет порядка, то не желает ли он также лишь его зрелища?)
Если наша перверсивность заключается в том, что мы никогда не желаем реального события, а лишь его зрелища, желаем не реальную вещь, а лишь ее знак и скрытую насмешку ее знака, то это значит, что мы не столько хотим изменения положения вещей, нам нужно чтобы это изменение нас еще и соблазняло. Чтобы произошла революция, она должна нас соблазнить, и сделать она это может лишь с помощью знаков – в этом плане она как самый последний из политиков, который на все горазд во время выборов. И мы готовы заплатить самую высокую цену за то, чтобы соблазниться, ведь революция может быть всего лишь исторически детерминированной, но только ее зрелище величественно. И что мы выбираем? Почему люди и народы, столь дорого заплатившие за свою революцию, к отчаянию своих сторонников, зачастую впадали в безразличие и, ничуть не проникаясь самим «событием», жертвовали собой ради зрелища революции?
Все дело в том, что это влечение к насмешке избавляет нас от ужаса.
Другой пример имморального общества, живущего глубокой имморальностью, – Италия. Почему там нет депрессии [morose] (в отличие от Франции, даже социалистической)?
Вероятно, потому что это единственное общество, которое коллективно пересекло виртуальную линию симуляции – коллективная виртуозность жить одновременно в смехотворном и изощренном порядке симуляции. Они перестали безнадежно защищать себя от потери сущности, ценности и смысла, которая является несчастьем для других и причиной их депрессии, а потому и жизнь в Италии, в конечном счете, счастливее. Остальные живут в состоянии досадной симуляции, Италия же, условно говоря, живет в состоянии радостной симуляции. Здесь закон уже уступил – и, возможно, уступал всегда – свое место игре и правилам игры. Все итальянцы, от Красных бригад до спецслужб, от матерей больших семейств до семей мафии, от terremotati [пострадавших от землетрясения] до ячейки масонской ложи П2[74] (вот это диво: государство, ставшее тайным обществом!), отныне в той или иной степени причастны к ироническому сговору по поддержанию театрализованности, симуляции власти, закона, существующего порядка или беспорядка – к тайному пакту о стратегии кажимостей, которая доминирует надо всем. Пакт об эффекте trompe-l’œil [обманка] политического и социального, на котором играют и тут же срывают игру, и об удовольствии от самих эффектов (довольно близко к ренессансной модели). Истинный актуальный социальный обмен – это коллективный обмен соблазном.
Какая связка более фантастична, чем эта?
Что еще коллективного или индивидуального можно обнаружить по ту сторону расщепления референциальной вселенной, кроме фикции, иронической стратегии кажимостей? Это не опровергает и посмертный французский социализм, ведь и он всего лишь разыгрывает прискорбную кажимость социального, которое олицетворяет собой мрачная статуя Командора[75] Миттерана и моральная бюрократия его подкомандоров.
Разве это тайное неповиновение группы своим собственным принципам, эта полная имморальность и двуличие не являются отражением универсального распорядка? Нужно пробудить принцип Зла, живший в манихействе и во всех великих мифологиях, чтобы в противовес принципу Добра утвердить вовсе не верховенство Зла, а фундаментальную двойственность, которая допускает, что всякий порядок существует лишь для того, чтобы его нарушать, критиковать, преступать и упразднять.
