Фатальные стратегии - [25]

Значит ли это, что Бог пал до такой недостойной его стратегии – примирить человека с его собственным образом в ходе Страшного суда, что бесконечно приблизило бы его к идеальному концу? К счастью, это не так: стратегия Бога в том, что он, возводя Зло в степень принципа, удерживает человека в состоянии саспенса, враждебности к своему образу, и в исключительной восприимчивости ко всякому соблазну, который отвращает его от его конца.

Нет больше ни принципа реальности, ни принципа удовольствия. Есть лишь конечный принцип примирения и бесконечный принцип Зла и Соблазна.

По ту сторону экстаза социального, экстаза секса, тела, информации нас подстерегает принцип Зла, злой дух[69] социального, злой дух объекта, ирония страсти.

По ту сторону конечного принципа субъекта возникает фатальная обратимость объекта, чистый объект, чистое событие (фатальное), объект-масса (молчание), объект-фетиш, объект-феминность (соблазн). После многих веков торжествующей субъективности сегодня нас повсеместно подстерегает ирония объекта, объективная ирония читается в самой квинтэссенции информации и знания, в самой квинтэссенции системы и ее законов, в квинтэссенции желания и всей психологии.

Злой дух социального

Не мораль и позитивная система общественных ценностей заставляют прогрессировать общество, а его имморальность и порочность.

Вовсе не Добро и Благо, которые были либо платоническим идеалом морали, либо прагматичным и объективным идеалом науки и техники, руководят общественными изменениями или общественной энергией – движущий импульс проистекает из безудержности [débauche], либо образов и идей, либо знаков.

Рациональная система морали, ценности, знания, разума руководит лишь линейной эволюцией обществ, их зримой историей. Но глубинная энергия, которая дает импульс этим явлениям, проистекает из другого источника. Из престижа, вызова, всех соблазнительных или антагонистических побуждений, в том числе и самоубийственных, которые не имеют ничего общего с общественной моралью или моралью истории и прогресса.

Соперничество всесильнее, чем всякая мораль, и соперничество имморально. Мода всесильнее, чем всякая эстетика, и мода имморальна. Слава, как сказали бы наши предки, всесильнее, чем заслуга, и слава имморальна. Безудержность знаков во всех сферах всесильнее, чем реальность, и эта безудержность имморальна. Игра, правила которой стары как мир, всесильнее, чем работа, и игра имморальна. Соблазн, во всех своих проявлениях, всесильнее, чем любовь или интерес, и соблазн имморален.

В этом взгляде не больше философского цинизма, чем у Мандевиля,[70] это объективный взгляд на общество и, возможно, на все системы. Сама сила мысли цинична и имморальна: всякий мыслитель, который полагается лишь на логику своих концептов, никогда не видит дальше своего собственного носа (или быть циничным, или погибнуть). Нужно быть циничным под страхом смерти, и это, так сказать, не имморальный цинизм, это – цинизм, проистекающий из тайного порядка вещей.

Дело не в том, что отдельные лица или целые группы подчинялись какому-то тайному инстинкту, а в том, что власть, которая хотела искоренить эту непокорность, эту безудержность, этого злого гения, низводя все к «иррациональным» побуждениям в человеческом подсознании, всегда обрекала их на более или менее медленную смерть. Энергия порока незаменима именно потому, что это энергия разрыва и разлада, которую весьма наивно пытались заменить механической энергией производства.

Как функционируют наши общества, якобы рациональные и запрограммированные? Что побуждает, что движет народами [populations]? Научный прогресс, «объективная» информация, рост коллективного благосостояния, понимание фактов и причин, реальное наказание виновного или качество жизни? Отнюдь, все это никого не интересует, разве что при ответах на опросы общественного мнения.

То, что завораживает всех, так это безудержность знаков, то, что реальность, повсеместно и постоянно, совращается знаками. Вот это действительно интересная игра – и это то, что происходит в медиа, моде, рекламе, а еще шире и в политическом спектакле, в спектакле технологии, науки, в спектакле чего угодно, потому что извращение реальности, невероятное искажение фактов и репрезентаций, торжество симуляции завораживают так же, как катастрофа, – это головокружительное искажение всех эффектов смысла и в самом деле катастрофа. За этот эффект симуляции или же, если хотите, соблазна мы готовы заплатить любую цену, намного большую, чем за «реальное» качество нашей жизни.

В этом и заключается секрет рекламы, моды, игры, всех совращающих систем, которые ослабляют моральную энергию и высвобождают энергию имморальную, ту, что беспечно насыщается только лишь знаком вещей, бросая вызов их истине, – в этом она сближается с магическими и архаичными энергиями, которые всегда делали ставку на всемогущество мысли против всевластия реального мира, – имморальную энергию, которая сокрушает смысл, пронизывает факты, репрезентации, общепринятые ценности и электризует общества, запертые в их платоническом образе.

Прекрасным примером этой «дьявольской» силы изменения, этой имморальной энергии трансформации вопреки всем системам ценностей, являются Соединенные Штаты. Несмотря на их моральность, их пуританство, их одержимость добродетелью, их прагматичный идеализм, все здесь неуклонно меняется благодаря импульсу, который вовсе не является импульсом прогресса, линейным по определению, – нет, истинным двигателем является отвратительность [abjection] свободной циркуляции. Асоциальная и до сих пор дикая, невосприимчивая к любому когерентному социальному проекту: здесь все тестируется, все приносит доход, из всего извлекается польза, все терпит крах. На западе – музыка, терапии, сексуальные «извращения», на востоке – небоскребы, лидеры, гаджеты, художественные течения – все это беспрерывно следует одно за другим и заменяет одно на другое. И наше культурное подсознание, которое коренным образом питается культурой и смыслом, может быть глубоко раздражено этим спектаклем, но тем не менее как раз в этой имморальной скученности всех форм, всех рас, в безудержном