Фата-моргана любви с оркестром - [49]

Увлекшись первой мелодией, Бельо Сандалио оглянуться не успел, как Дама за Фортепиано пропала. Сколько он ни шарил глазами, не мог различить ее в толпе. И мастодонта тоже. Он начал терять терпение. Куда, черт возьми, они подевались вдвоем? С чего это она разгуливает по площади с этим типом? Он с удивлением обнаружил, что исходит слюной, и догадался, что странное недомогание, от которого все внутри переворачивается, — не что иное, как известная простым смертным ревность. Он ревнует! Он, парень с циничной улыбкой, кобель с пуленепробиваемым сердцем, который всегда считал ревность бабскими бреднями. Он мысленно обругал себя жалким слабаком и идиотом, перестал глядеть вниз и яростно затрубил.

Они отыграли минут десять и как раз собирались завести вальс «На волнах», когда трубач, бессознательно все же не сводивший глаз с толпы, углядел, как к эстраде ковыляет, словно зловещая черная птица, соседка Канталисио дель Кармена, коротконогая старуха с хабариками за ушами. Она ловко растолкала зрителей, не замедляя хромого птичьего шага, выбралась к сцене и стала делать знаки вверх.

Сообразив, что Канталисио дель Кармен со своего места за барабаном не видит ее, старуха свернула к краю сцены и решительно похромала по ступеням. Высунувшись наверх, она пошатнулась от оглушительной музыки, но не заткнула уши, а зажмурилась, как при внезапном порыве ветра. Она отчаянно подозвала ближайшего музыканта, одного из корнетов, и что-то ему прокричала. Корнет возвратился на место и передал послание на ухо тромбону, тромбон — второму трубачу, второй трубач — тарелочнику, тарелочник — горнисту, горнист — старому барабанщику, а тот нахмурился и взглянул на игравшего рядом, все еще не протрезвевшего Канталисио дель Кармена. Он обогнул его, подошел к Бельо Сандалио и срывающимся от волнения голосом шепнул:

— Помер мальчишечка у кума!

Публика, недоумевая, почему вальс «На волнах» захлебнулся на половине, вдруг с удивлением увидела, как большая часть оркестра соскакивает с эстрады и во главе с барабанщиком устремляется в сторону боен. Канталисио дель Кармен со страшным лицом слепо сшибал любого, кто оказывался у него на пути.

Музыканты бежали вслед по проложенному им проходу в толпе, и на краю площади Бельо Сандалио столкнулся нос к носу с Голондриной. В ответ на ее вопросительный взгляд он, как мог, быстро все объяснил и, прежде чем броситься вдогонку за товарищами, косясь на мрачно зыркавшего Фелимона Отондо, закупоренного в новый, чересчур широкий даже для его бицепсов костюм, погладил ее по щеке и со значением проговорил:

— До вечера, любимая.

Канделарито дель Кармену было на этом свете отпущено четыре жалких денечка. Вечером, когда ветер со стенаниями несся по-над крышами, а Канталисио дель Кармен сидел на пороге в майке и допивал третью бутыль вина, он с аппетитом покормился материнским молоком и уснул сладким глубоким сном. Мать, вышивавшая букет синих камелий подле мужа, полдюжины раз подымалась проверить у него пульс и пощупать лобик. Но малыш уже пережил третий день, к тому же, двое первых детей скончались во время ночного сна, и потому она не стала его будить, пока сам не проснется. Канталисио дель Кармен самолично перед уходом в шесть часов вечера, закинув барабан на спину, наклонился посмотреть, как он дышит. «Спит, как бревнышко», — сообщил он жене. Через двадцать минут вышивальщица положила последний стежок на камелию, подошла к колыбели и обнаружила, что ребенок умер. Страшные вопли бедной женщины потрясли доходный дом. Примчавшиеся соседки увидели, что она взяла на руки еще теплый трупик и, крепко прижимая к себе, жалобно подвывая, свернулась в углу.

Так ее и застал Канталисио дель Кармен, когда вместе с друзьями добежал до дому: со спутанными волосами она сжалась в клубок на полу, рядом с перевернутой жаровней, тихонько стонала и свирепо, словно раненая львица, сопротивлялась любой попытке забрать у нее сверточек с малышом.

При виде этой картины барабанщик впал в какое-то отупение. Под смущенными взглядами друзей и соседей он безвольно, как тряпичная кукла, опустился на угол расстеленной кровати. Он сидел, не обращая внимания ни на кого, застыв, словно одна из его бесовских масок, уставившись куда-то в пространство. Заплаканные соседки смотрели на музыкантов, музыканты молча переглядывались, не зная, что делать, что говорить. На минуту в мире не осталось звуков, кроме звериного воя свернувшейся на полу женщины и печального, почти человеческого блеяния привязанного снаружи козла.

Только когда пришла донья Чарито, вышивальщица дала забрать тело сына. Соседки облегченно вздохнули и, не теряя ни секунды, принялись готовить поминки. Быстрее, чем в пампе закручивается смерч, на глазах удивленных музыкантов, не знавших, куда себя девать, они поснимали со стен маски, отвернули к стене треснутое зеркало, расставили стулья (усадив в уголок несчастного барабанщика, чтобы не мешался), вырезали бумажные фигуры, зажгли свечи, отодвинули стол к стене и, состряпав все эти похоронные декорации, явили миру на благоговейно украшенной серебристыми звездочками и месяцами простыне Канделарито дель Кармена с золотыми крылышками и бумажным цветком в ручках, превращенного в настоящего маленького ангела Божьего.