Фата-моргана любви с оркестром - [43]

Силач с взъерошенными волосами, сломанным носом и большими оттопыренными ушами держал в одной руке огромный чемодан, а в другой — бутылку пива, и обводил толпу остекленевшим пьяным взглядом. Он коротко кивнул паре знакомых, долгим глотком допил пиво, забросил бутылку на шпалы и медленно, словно зверь ленивец, вздымая облачка пыли, направился по грунтовке в селение. Йемо Пон долго глядел вслед залитой солнцем фигуре: спина была широкая, как мешки с селитрой, перевозимые товарняками, поступь — неповоротливая, будто у циркового медведя.

Вот зачем Йемо Пон явился в пансион: предупредить друга, чтобы тот был начеку, потому что в город вернулся жених сеньориты Голондрины дель Росарио. Если огненноголовый трубач случайно не знает, жених у сеньориты — борец, да еще из задиристых. У него руки — как лопаты для щебня, а удар — коня с ног свалит. Он видал, как тот дерется на ринге, да и на улице тоже, по-чилийски, один против нескольких соперников.

Бельо Сандалио нахмурился и спросил, откуда Йемо Пону знать, что этот малый — жених сеньориты Голондрины.

— Потому что раньше он ее встречал из театра, — сказал Йемо Пон.

А потом, лукаво подмигнув глазенками, похожими на щели копилки, добавил:

— Хотя на него она так никогда не смотрела, как на тебя.

Они уселись на крылечке пансиона и заговорили про фильмы и про цирк. Йемо Пон рассказал про льва, который убил укротителя.

— Зверей нужно остерегаться; в самую неожиданную минуту в них может проснуться человеческая природа, — задумчиво сказал Бельо Сандалио, внезапно помрачнев.

В ответ на вопросительный взгляд мальчонки он вновь улыбнулся, быстро встал и хотел распрощаться. Но вдруг вспомнил про сияющий шар, который видел на днях над городом.

— Это шары моего дядюшки Лана, — подтвердил Йемо Пон.

— То-то мне казалось, ты мне говорил уже, — сказал трубач. И захотел узнать про дядюшку поподробнее.

Дядя Йемо Пона был одинокий, тщедушный китаец. Он плохо одевался и носил длинные волосы. В селении этого молчаливого и таинственного безумца звали Китаец-с-Воздушными-Змеями. Каждый год 10 октября, в День Китая, он сооружал и запускал великое множество искусных змеев, точнее, цветных драконов, приводивших в восторг ребятишек. В последнее время он увлекся запуском бумажных шаров, освещаемых изнутри свечами. «Мать говорит, он человек никчемный», — сказал Йемо Пон. Дядюшка не мечтал разбогатеть, как прочие его земляки. Работал только пару часов по утрам, разносил по домам воду в бадьях из резервуаров на железной дороге. Все остальное время мастерил змеев, ракеты, шары и вообще все, что могло взлететь. «Это мой самый любимый дядя», — тепло сказал Йемо Пон. Он набрал воздуху и собирался уже продолжать подробный рассказ про удивительную дядюшкину жизнь, но тут трубач похлопал его по плечу и сказал, что разговор пора бы сворачивать, а то ему нужно готовиться к репетиции.

— Литр-банда! — засмеялся Йемо Пон.

Вернувшись в комнату, Бельо Сандалио прилег и задумался о том, какие повороты закладывает жизнь. Всю ночь он ломал голову над тем, как бы подговорить Даму за Фортепиано поучаствовать в одном верном дельце, а тут неожиданно малец, который под стол пешком ходит, племяш местного сумасшедшего на дом доставил ему ключ к загадке. Достопочтеннейшую сеньориту Голондрину дель Росарио ему предстояло убедить сделать три вещи: одеться мужчиной, взобраться на заднюю стену дома и спуститься в «Тощего кота», в борделе аккомпанировать ему на пианино во время вечеринки, заказанной самыми влиятельными гринго Селитряной компании, разнузданной закрытой попойки, на которую специально привезут лучших шлюх из Каламы и Антофагасты. И всего-то.

Два дня назад гринго, хозяин борделя, предложил ему играть на этом скромном празднике. Его соотечественники-англичане, пояснил старый козел, хотят развеяться, забыть хоть на одну ночь, в каком медвежьем углу приходится им существовать. Но, кроме трубы, требуется, по крайней мере, пианино. Заплатить обещали по-королевски. За одну ночь он получит, как за три месяца работы в лучшем оркестре или джаз-банде любого города. Он, разумеется, тут же согласился. Заковыка состояла только в том, что местного пианиста, мулата-сифилитика, который всю ночь без перерыва мог наяривать, курить и пить одновременно, угораздило подхватить жуткую лихорадку и слечь, когда к гулянке все уже было готово. Хозяин «Тощего кота» велел ему достать другого пианиста хоть где, хоть как — на попятный идти поздно. Он сходил к маэстро Хакалито, но жеманный учителишка раскланялся, словно в менуэте, и твердо заявил, что и носу не покажет в «отвратительное гнездо разврата». От пианистов других бардаков тоже ничего не удалось добиться: не могли же они вот так запросто покинуть собственные рабочие места, да еще в субботу, да еще ради другого заведения. Хозяева осерчают и чего доброго велят вышибалам вышвырнуть их на улицу. Даже «Руки Орлака»[22], пианист и вышибала в одном лице, работавший в самом гнусном борделе города, послал его к такой-то матери, чтоб он там подавился, собака.

Решительно настроенный ни за что на свете не упустить такую кучу деньжищ, Бельо Сандалио сказал себе: ничего не остается, как только уговорить каким-то образом сеньориту Голондрину дель Росарио. Вначале он подумал так в шутку, но мало-помалу идея завладела им и он уверился, что это и в самом деле единственный выход. И вот, когда у него уже закипали мозги от обдумывания, каким манером, какой хитростью он, циничный любовник, уломает свою дражайшую Даму за Фортепиано, на него, словно с неба, валится дурацкий китайчонок и подсказывает идеальное решение. Ну конечно же, он пустит в ход ревность! Изобразит жертву! Разыграет небитый козырь обманутого мужа! Так у сеньориты, значит, есть жених, а ему и ни полслова, каково?! Теперь он понимает, как коварны и ветрены некоторые особы, лишь теперь он осознает, что все ее нежные слова были лживы. Что даже стихи, которые она шептала ему на ухо после любви, она, быть может, читала уже другому, да и не раз. Как он был слеп, Боже праведный… его бедное израненное сердце… ее лживые клятвы… но она вольна доказать ему свою любовь… Он улыбнулся. Если он хоть что-то смыслит в женском поле, то, в конце концов, дело будет в шляпе — как в тот раз, когда она заговорила про женщин легкого поведения. Только и нужно, что перемахнуть через стену нынче ночью чуть раньше, чем обычно. Сегодня суббота, отца опасаться нечего. Он уже знал — весь город знал, — что по субботам честнейший цирюльник запирается у себя в мастерской с игривой вдовушкой из молочной лавки.