Фата-Моргана №6 - [199]

— А ты знаешь, какой ты на самом деле?

— Я был таким минуты три, пока стоял на ступенях Астро-Центра на Ибо, разговаривая с…

— Можешь по дороге заглянуть на Ибо.

— Она не захочет на меня смотреть, разве что после моего ареста, — ответил Диминг. — Она видела, как я стрелял в Ангела.

— Ну так мы устроим, чтобы тот самый Ангел арестовал тебя, восстановив ее доверие к нам.

Диминг так и не долетел до Земли. Его арестовали на Ибо, и Ангел, который это сделал, показал его девушке по имени Тэнди. Увидев, как Ангел уходит со своим пленником, она побежала следом.

— Что ты с ним сделаешь?

— А что сделала бы ты?

Они долго смотрели друг на друга.

— Ты можешь обещать, что есть нечто, чему ты мог бы у нее научиться, и что ты хочешь этого?

— О да, — ответил Диминг.

— Научить его… чему? — в панике воскликнула девушка. Научить его… как?

— Достаточно быть самим собой, — сказал Диминг, и Ангел отпустил его.

— Свяжись со мной, — сказал он Димингу, — через три дня после того, как это закончится.

Это закончилось, когда она умерла, прожив с ним на Ибо почти семьдесят четыре года, и три дня спустя он сидел среди своих правнуков, думая, как быть дальше.

Перевод с англ. Н. Гузнинова

МЕДЛЕННАЯ СКУЛЬПТУРА

Встретив его, она не знала, кто он, да, впрочем, и немногие знали это. Он бродил по высоко расположенному саду вокруг груши, и земля пахла поздним летом и ветром.

Он поднял взгляд на стройную девушку лет двадцати пяти, на ее смелое лицо, глаза и волосы одного цвета, что необычайно пленяло, потому что волосы были золотисто-рыжими. А она посмотрела на загорелого мужчину лет сорока, на лепестковый электроскоп в его руке, и почувствовала себя нежеланным гостем.

— Ax, — сказала она, подходящим к ситуации голосом, однако мужчина кивнул и произнес:

— Подержите, пожалуйста, — тоном, исключавшим какую-нибудь мысль о назойливости.

Она присела рядом, держа прибор точно так, как он поместил его в ее руку, а мужчина немного отступил и постучал по колену камертоном.

— Показывает?

Голос у него был приятный, из тех, что охотно слушают.

Девушка разглядывала хрупкие золотые листочки на стеклянном диске электроскопа.

— Расходятся.

Он снова постучал, и листочки разошлись шире.

— Сколько?

— Около сорока пяти градусов, когда вы стучите камертоном.

— Отлично, это почти максимум того, чего можно добиться. — Он вытащил из кармана пиджака мешочек с мелкой пылью и сыпанул немного на землю. — Теперь я отойду, а вы останетесь на месте и будете сообщать о поведении лепестков.

Он принялся кружить вокруг груши, раз за разом стуча вилкой камертона, и девушка считывала результаты: десять градусов, тридцать, двадцать, ноль. Когда золотистые листочки расходились максимально — до 40 или даже больше градусов, мужчина сыпал еще меловой пыли. Когда он закончил, вокруг дерева возник неправильный овал белых точек. Мужчина вынул блокнот, нарисовал дерево и контуры овала, после чего взял у девушки электроскоп.

— Вы что-то искали здесь?

— Нет, — ответила она. — То есть да.

Он улыбнулся, и, хотя это длилось долю секунды, девушка решила, что для его лица это странное выражение.

— На языке юристов это трудно назвать однозначным ответом.

Она взглянула на холм, металлически сверкавший в свете заходящего солнца; на нем было немногое: скалы, трава, оставшаяся с лета, несколько деревьев, сад. Каждый пришедший сюда оставлял за спиной дальнюю дорогу.

— Вопрос был непрост, — ответила девушка, пытаясь улыбнуться, но вместо этого разрыдалась.

Это было глупо, и она сказала ему об том.

— Почему? — спросил он.

Впервые она столкнулась с такой характерной его чертой непрерывным потоком вопросов — и это ее обеспокоило. Это всегда беспокоит, а иногда становится невыносимо.

— Нельзя позволять себе такое публичное проявление чувств. Другие этого не делают.

— Вам можно. Я не знаю «других», о которых вы говорите.

— Я, пожалуй, тоже не знаю… но поняла это только сейчас, когда вы сказали.

— Тогда говорите правду. Нет смысла повторять: «Он подумает, что я…» — и тому подобное. Что бы я ни подумал, это не будет зависеть от ваших слов. Или просто уходите и не говорите больше ничего. — Она не шевельнулась, и он добавил: Постарайтесь решиться на откровенность. Если это важно значит, становится простым, а если просто — признаться в этом легко.

— Я умру! — выкрикнула девушка.

— Я тоже.

— У меня опухоль на груди.

— Пойдемте в дом, что-нибудь придумаем.

Сказав это, он повернулся и пошел через сад. Полуживая от страха, обиженная и вместе с тем полная абсурдных надежд, с коротким спазмом сдавленного смеха, она мгновение стояла, глядя, как он уходит, потом вдруг поняла (интересно, когда это я решилась?), что идет за ним следом.

С мужчиной она поравнялась на уходящем вверх краю сада.

— Вы врач?

Могло показаться, что он не заметил ни ее колебания, ни момента, когда она пошла за ним.

— Нет, — ответил он, не останавливаясь, по-прежнему словно не замечая, что девушка замирает на месте, покусывая нижнюю губу, и снова торопится за ним.

— Я, наверное, сошла с ума, — сказала она, догоняя его на садовой тропинке.

Девушка говорила сама с собой, и мужчина, видимо, это почувствовал, потому что ничего не ответил. Сад оживляли взъерошенные хризантемы и пруд, где она заметила пару мерцающих золотых рыбок — самых больших, которых когда-либо встречала. И наконец — дом.