Фашист пролетел - [38]

Ноги сводит.

На причале знакомая фигура вытягивает сетку с выпивкой.

- Эй! - захлебнувшись, он проваливается под поверхность, с открытыми глазами глубоко уходя в пронизанные мутно солнцем мириады бледно-зеленых ростков, цветочков, лепестков. Что ж, утопаем, Александр Батькович. В жидком кладбище сталинизма.

И на чьих глазах?

Кого оставляем любить глазастых?

Мысль настолько невыносима, что ноги приходят в исступление. Выносят над поверхностью по грудь.

Второе дыхание!

Прет он, как торпеда. Вот и лесенка на причал. Вот нижний поржавелый арматурный прут.

А вот и Мессер сверху простирает руку:

- Кого я вижу?

* * *

- Ты чё, Сашок, купаться? Нельзя! Илья-пророк нассал в прудок!

Отжимая бороду, Александр смотрит на приятеля, который щербато улыбается. Стянутый узел выгоревшей рубашки над плохо завязанным пупком. Промеж ключиц татуировка. Железный хищный крест. Нет, не наколка. Наслюнявили химическим.

- Чувихи расписали, понял? Ты, говорят, наш группенфюрер.

- Настоящий могу отдать. Где-то валяется.

- Который на парабел не захотел махнуться. Думаешь, не помню? Ничто не забыто, никто не забыт...

Александр сошвыривает мокрую рубашку, стаскивает джинсы.

- Так как она, Москва?

- Ударила с носка.

- Но с небоскреба ты не прыгнул?

- Как видишь.

- Значит, не джап...

- Нет. Русский.

Критически оценив его мускулатуру, Мессер берется за жгут "ливайсов". Довинчивает оборот. Еще один. Последние капли пятнают доски.

- Джины отпад. Откуда?

- Раздел там в покер одного.

- Американа?

- Испанца. Анархиста из Парижа.

- Померить можно? - Сбрасывает свои из грязно-белого брезена. Хлопает синими штанинами. Натягивает. Бьет себя по твердым ягодицам. - Класс... Стольник? Даю сразу?

- Так бери. Махнемся...

- Джины?!

Спонтанёр, он подбирает самосшитые штаны, влезает с отвращением. И очень хорошо. Чем хуже, тем лучше - такая отныне установка.

- Ты хорошо подумал?

- А я теперь не думаю. Я делаю, - и возвращает вынутый из карманов ком денег и пропуск на тракторный завод.

- Ну, это мы сейчас обмоем... Джины! Ну, мы сейчас дадим! Там телки, Боб...Он поступил.

- Груши ж околачивал?

- Педвуз. А кадры наши в инъяз. Алёнку уже видел?

Сбежав от матери, весь день он околачивался по Коммунистической и окрест. В надежде на случайность.

- Нет.

- Скучала по тебе. Надеялась, провалишься. А я, не скрою, думал, все, с концами... Чего туча-то нашла? Если подумал что, то ничего у нас с ней не было. Хотя могло. Не веришь?

- Да наплевать.

- Вот это - молоток! По-нашему. Так и держись. И вообще, не ссы, Сашок. Прорвемся! Главное, в армию идти не нам! Ох, мы дадим сейчас, ох, влупим! Знаешь, как с Бобом мы гужуемся? Приблудных! Хоть гитлерюгенд создавай. Болты все стерли, понял? Группенсекс!

С той ночи ничего не изменилось. Тот же бивак под соснами, та же палатка с отворотом, из которой вылазит Боб - уже студент.

- Поздравляю.

- С чем? Единственный инструмент на курсе, можешь себе представить? Неизвестно, кончу ли. Выбирай давай зверюшку на ночь. Любую можешь, теперь у нас общак...

Малолетки другие, но кажется, что те же. Белокурая Вера с иностранцем, но только с черным. Громила-кубинец снисходительно молчит, она настаивает, что дед ее был шляхтич, а папу убили коммунисты:

- Как в фильме "Пепел и алмаз".

- Там не коммунисты убивали, там наоборот. Помнишь, - говорит он, вырывая на растопку из своего журнала страницу за страницей, - помнишь, как перед покушением на секретаря обкома Збышек хватается за "шмайссер", а он весь в муравьях?

Мессер вскакивает, исходит в тряске:

- Та-та-та-та-та!

- Чего ты рвешь? Дай лучше почитать!

- Коньо! - бьет по колену себя кубинец. - Читать она приехала! Ходер...

Он вырывает ей страницу с "новым именем", все прочее сует под хворост. Она недоуменно смотрит на стихи. Пламя озаряет полонизированный сексапил. Прикладывает палец к фото, на котором он без бороды и в белом свитере:

- Ты, что ли?

Страницу вырывают. По кругу обойдя все руки, включая чёрные, захватанная страница возвращается к проститутке:

- Так вы поэт? Я никогда с поэтом не встречалась...

Кубинец ставит ее на ноги:

- Вера! Ребята ждут!

- Дай пообщаться с интересным человеком.

- Тогда пусть Виктор нам отдаст капусту.

Из нагрудного кармана кубинца она выдёргивает ручку:

- Надпиши!

- Страницу?

- Ну, я прошу? Хотя бы пару слов?

Ручка Made in Danmark. Под плексигласом с модели сползает чернота купальника. Подложив колено, он пишет, а все глядят, как на священнодействие: На память о родной природе. Из пепла, может, нам сверкнет алмаз?

Отобрав свой шарик, барбудос без бороды уводит первочитательницу в ночь, откуда доносится:

- Спасибо! Может, и сверкнет!..

Он протягивает кружку.

- Лей с краями!

Жаль, не спирт...

* * *

Звёзды, преувеличенно большие, то появляются в разрывах крон, то пропадают. Иногда срываются и падают.

Он тоже.

Сбиваемый стволами.

Но, двух копеек из кулака не выпуская, из зарослей крапивы, воронок и траншей упрямо выбирается наверх: врешь, не возьмешь...

Дюна на месте, будка тоже. Дверца упирается. Песку тут намело! Но трубку не сорвали. Чудо. Зажатой в пальцах монеткой ищет щель. Клик. Палец сам находит дырки, накручивая диск. Слушая гудки, он смотрит из будки прямо в черный космос. Звезд пропасть. Но интересны глазу только те, что падают. Сердце при этом стучит повсюду - в кончиках пальцев, в горле, в ушах, в штанах.