Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [83]

И вот, значит, идет жаворонок, клюет что‑то в огромной стае собратьев, а это перо торчит у него из крыла совершенно необычным образом, я сразу вижу это. А уж если я вижу, то атакующий хищник увидит такое с пятисот метров. Ну и что? Привлечет та­кое отличие атаку балобана именно на этого жаворонка? А если да, то скажется ли неловко загнувшееся перо на летных качествах этого жаворонка в первую, возможно критическую, секунду его бегства от мелькнувшей сверху тени? Кто знает, да и не важно. Я сейчас о том, что подобного вокруг ― необъятное множество в каждой точ­ке про­странства и времени.

В московском метро наблюдать такое еще интереснее. Вон стоит девица весьма нерядовой внешности: лицо, мгновенно привлекающее внимание, прекрасно одета, идеальный маникюр, держится как королевская кошка; идет, что называется, по жиз­ни шагами победительницы; но кожа около ногтя указательного пальца на левой руке обкусана совсем по–детски; значит, был момент, когда были нахмуренные без свиде­телей брови, сосредоточенность на чем‑то, когда сознательно удерживаемый имидж отступил на второй план.

На нее, как балобан на песчанку (в смысле концентрации внимания, а не в смысле как хищник на жертву, потому что такая краля сама кого угодно сожрет), смотрит мор­датый детина в стандартных для сегодняшнего «делового» люда пи­джаке, слаксах, ботинках с бахромками и с огромным золотым перстнем ― явно случайный человек в метро. Смотрит на девицу внимательно, а на все прочее вокруг ― как наблюдатель из другого мира: с отчетливым сознанием своего «круто­го» превосходства и удален­ности. Но вот рубашка у него точно надета уже даже не второй, а, наверное, и не третий раз подряд, на бортик воротника смотреть неловко, честное слово…

Женщина лет тридцати пяти листает журнал, не обращая внимания ни на кого во­круг. В каждой детали одежды, от уже сбитых краев у аккуратно начищенных туфель до незаметно оттянувшегося вокруг пуговиц материала на уже не самом модном пла­ще, отчетливые штрихи экономии и материальных ограничений. Она, наверное, переживает из‑за этого, не со­знавая сама, что является исключительной красавицей, одаренной от природы не просто великолепными чертами лица и изяществом всего силуэта, но и проявляющимся во всем обаянием и вкусом. Просто смешно, насколь­ко это очевидно. Даже цвет ее плаща случайно, но идеально совпадает по гамме с цветом наклейки–рекламы на стенке вагона у нее над го­ловой. А ведь у нее и волосы свои ― и фактура и цвет. Вот есть же люди, всегда находящиеся в гармонии с окру­жающим, вернее, создающие такую гармонию своим обликом и своей индивидуаль­ностью. Для женщины это дар вдвойне. Обалдеть можно. Хотя, судя по всему, муж­чина, с которым она живет, этого главного про нее не понимает. Женщина, у которой есть мужчина, понимающий про нее это главное, листает журнал иначе.

У молодого парня незаметно склеена дужка на очках: оно и понятно, хорошая оправа для очкарика ― большое дело.

У пожилого дядьки, неподвижно смотрящего перед собой, скрестив руки на рас­ползшемся бесформенном портфеле, под стеклом часов капельки водяного тумана; наверное, неосмотрительно сунул под кран, когда мыл руки, на рыбака или дач­ника он не похож.

И ведь все это детали образов, детали статические. А сколь великолепны детали движения! Вода течет, обтекая камень с обеих сторон; пальцы гитариста двигаются, зажимая аккорды на грифе; чешуйки смешаются на теле ползущей змеи; камень ка­тится по осыпи, ощущая своим каменным те­лом каждый удар; женские волосы вздрагивают при ходьбе или повороте головы; падающая капля воды отрывается от кончика сосульки; монета вращается на столе; рваное облако медленно ползет пря­мо по горному склону; птица, инстинк­тивно приседает в момент опасности; дви­жение бровей или ресниц; шелковый изгиб рыбьего плавника; порхание бабочки; расширяющиеся в особый момент зрачки глаз; плывущее по воздуху невесомое перо; сжимающийся и раскрывающийся во сне детский кулачок; появление краешка восходящего солнца из‑за горизонта; исчезновение края уходящего солнца за гориз­онт…

А есть еще детали запаха. И детали звука. И детали симметрии.

Не знаю, что было у меня первичным исходно: внимание к деталям, стимулировав­шее именно такой характер последую­щей работы в поле, или, наоборот, изучение поведения птиц, непроизвольно заставляющее меня сейчас обращать во всем вни­мание прежде всего на незаметные детали. Да нет, конечно же пристрастие к дета­лям было исходно. Во всех де­тях это есть. (Несу однажды Ваську на плечах из дет­ского сада, а он вдруг как заголосит сверху: «Стой! Стой!» Что такое? Оказалось: «Муравьишка по асфальту пробежал…»)

Помню, что во втором классе я сантиметровым детским почерком описывал в спе­циальной записной книжке, как в Казах­стане, в пригороде Алма–Аты, на степном пу­стыре, из травы, торчащей над снегом, высыпаются семена и как они раскладывают­ся по сверкающему на солнце насту в загадочный узор, цепляясь за невидимые неровности жесткой, уплот­ненной снежной поверхности, находя себе на ней микро­скопические укрытия от ветра.